1. Драйзер — Достоевский. Сравнительный анализ ЭГО – программ
Программа обоих психотипов — аспект этики отношений. Это — статичная, непоколебимая ценность, выражающая стремление к нравственным идеалам.

Каждый из представителей этой диады по - своему стремится к нравственному переустройству мира и каждый по - своему ратует за высокую этичность взаимоотношений. Соответственно, у каждого из них и своё представление о морали, нравственности, об этичности, о добре и зле.

Известно, что добро можно утверждать двумя способами: можно приумножать его количество добрыми деяниями, как к тому призывает позитивистская, эволюционная этика отношений Достоевского. А можно и уменьшать, сводить к минимуму количество зла в окружающем мире, бороться с пороком и несовершенствами человеческой натуры, исправлять то зло, которое уже допущено, в рамках инволюционной, корректирующей этики отношений Драйзера.

Как этик - социал третьей квадры, Драйзер именно эту задачу себе и ставит: прежде чем сеять “разумное, доброе, вечное”, считает он, необходимо расчистить для этого “поле деятельности”.

Этика Драйзера — этика “воинствующей добродетели”— жёсткая и категоричная “этика запретов”, “этика ограничений”. Основные её положения сводятся к тому, чтобы оградить человека от возможных неприятностей (по отношению к себе и другим) и указывают на то, как не надо поступать (“не убивай”, “не кради”, “не прелюбодействуй”...)

Этическая программа Драйзера (-б.э.1) реализуется творческим аспектом волевой сенсорики (+ч.с.2). Защита нравственных ценностей её первостепенная задача.

Этика Драйзера это “добро с кулаками”. (Хотя иногда “кулаки” здесь выглядят внушительнее самого “добра”. По крайней мере, люди чаще замечают его “кулаки”, а “добро” не замечают, за что нередко и считают его злопыхателем, сплетником и зловредным клеветником.).

Как инволюционная, негативистская программа, этика отношений Драйзера отслеживает в основном проявления негативных явлений, считая “позитив” нормой отношений, (которую кто - то другой будет доводить до совершенства), а “негатив” — отклонением от нормы, с которым необходимо работать, доводить до норматива.

Драйзер контролирует любое отклонение от моральных и этических норм, нетерпим к малейшему нарушению моральных принципов, к малейшему отступлению от нравственных эталонов. Драйзер анализирует “природу зла” в человеческой натуре, изучает “поле”, на котором это зло произрастает; изучает “семена”, которые дают такие опасные для общества "всходы”. Изучает “почву”, которая эти “всходы” питает. Обладая особого рода проницательностью, Драйзер лучше видит истоки пороков в человеке, его предрасположенность к злу, к дурным поступкам.

Достоевского же интересует предрасположенность человека к добру, и способы выявления в нём “доброго начала”.

Достоевский — этик - гуманитарий четвёртой квадры. Его этическая программа —позитивистская эволюционная (“плюсовая”) этика, “этика поощрений”.

Основное её направление сводятся к принципам духовного и нравственного совершенствования, призывая развивать такие качества, как милосердие, сострадание, кротость, смирение.

Задача эволюционной этики отношений — поощрять всё лучшее в человеке и развивать позитивные качества его натуры, приумножать их всеми возможными способами. Эволюционная этика отношений Достоевского (+б.э.1) реализуется аспектом альтернативной интуиции потенциальных возможностей (-ч.и.2).

Если Драйзер в пылу усердия, следуя своей суровой программе, предпочитает действовать решительно и бескомпромиссно, — изгоняет зло из своих рядов, следуя принципу: “дурная трава с поля вон” и очень в этом преуспевает, то Достоевский этим “сорнякам” может дать “путёвку в жизнь” — выбрать не самых безнадёжных и перевоспитать их в “благородную культуру”.

— И то, и другое — благородная задача. Жаль только, что им трудно найти друг с другом общий язык. А как они вообще сходятся?

2.Достоевский — Драйзер. Первое сближение
— Сокращает дистанцию Достоевский. Он — позитивист, он более открыт, общителен, изначально доброжелателен (таково проявление его позитивной этики). Драйзер поначалу держится холодновато, обособленно; он — негативист и изначальная доброжелательность Достоевского его настораживает. Но, в дальнейшем, он всё же проникается к нему симпатией и позволяет себе общение на более близкой дистанции. Таким образом между ними устанавливаются довольно тёплые и доверительные отношения. Каждого из них располагает тактичность и деликатность партнёра, его стремление этично строить свои взаимоотношения.

На этом этапе они очаровываются и активизируются друг другом: Драйзер активизируется демонстративной интуицией времени Достоевского — его пунктуальностью, обязательностью, исполнительностью. Достоевский начинает казаться ему человеком, на которого можно положиться, который не подведёт в трудную минуту. Драйзер также стремится проявить себя с лучшей стороны и оказывает партнёру поддержку по аспекту сенсорики ощущений: проявляет гостеприимство, радушие, заботу — выказывает своё расположение, (которым он одаривает очень немногих, и заслужить которое не так - то легко).

Достоевский активизируется сенсорной опекой Драйзера и дистанция между ними сближается ещё больше.

— То есть, мы пока рассматривали их взаимоотношения по демонстративно — активационным аспектам, на уровнях ИД — СУПЕРИД, по каналам 6 — 8, 8 — 6. И, надо полагать, через эту активацию они и выходят на конфликт по своим творческим функциям...

— Сближаясь, они всё больше доверяют друг другу, всё больше обнадёживаются и одновременно с этим предъявляют друг к другу всё большие требования...

И вот тут у них происходит “перехлёст” по аспекту этики отношений. В одном этическом поле им становится тесно: они всё больше опутывают друг друга какими - то моральными обязательствами, но и каждый при этом недоумевает: “ С какой стати он меня к чему - то обязывает, если он ещё ничего для меня не сделал?”. Эти отношения одновременно “бьёт” каждого из них по аспекту деловой логики — ни один из них не получает поддержки по своему суггестивному аспекту, но каждый на неё полагается. (Уровень взаимодействия СУПЕРИД, канал 5 — 5). То есть, возникает “перетягивание одеял” и по программному аспекту, и по суггестивному, в результате каждый чувствует себя обиженным, неудовлетворённым и предъявляет к партнёру претензии, которые постоянно и ужесточает.

И тогда уже Драйзер, “включая” в работу весь свой сильный сенсорный блок пытается отдалить от себя Достоевского демонстративной холодностью и отчуждением, чем и вызывает на себя град обидных и, как ему кажется, необоснованных упрёков ( в грубости, бестактности, жесткости). На эти обвинения Драйзер реагирует ещё большим раздражением; категоричным и жёстким тоном он пытается поставить партнёра “на место”, защищаясь от него по аспекту волевой сенсорики. И, как это часто бывает, волевая “защита” Драйзера его интуитивному партнёру кажется нападением. Пытаясь ему противостоять, Достоевский мобилизует всю свою волевую сенсорику, ( хотя эта функция у него очень слабая, уязвимая и проблематичная). Между партнёрами начинается прямое противоборство по этому аспекту ( уровни ЭГО — СУПЕРЭГО, каналы 2 — 4, 4 — 2) и оно, естественно, идёт через программу каждого из них, — через “этическое воспитание”, (точнее, “перевоспитание”).

Достоевский, бледня (или краснея) от страха и от перенапряжения, начинает “воспитывать” разъярённого Драйзера, поучая его, что “так вести себя нехорошо и некрасиво!”, чем окончательно доводит его “до белого каления”. И когда уже Драйзера “заклинивает” на его волевой сенсорике, когда ему уже дальше злиться некуда, он, шокированный беспрецедентной нападкой партнёра, начинает понимать, что в лице Достоевского он имеет дело с безнадёжным тупицей, занудой и идиотом, на которого нормальные человеческие реакции не действуют.

“Переломить” Достоевского по волевой сенсорике Драйзеру не удаётся, ( это не удаётся даже Жукову).

— Но тут же они переходят на конфликт по интуитивным аспектам?

— Непременно!. Устояв перед волевой атакой Драйзера, Достоевский начинает “доставать” его по аспекту интуиции возможностей, донимать постоянными назиданиями и нравоучениями, вколачивая ему их в голову как гвозди. (Начинаются всякого рода “замечания” типа: “как ты можешь...”, да “ты не можешь...”, “ почему ты не умеешь...”. А Драйзер очень не любит, когда ему говорят, что он чего -то не может или не умеет — это уже прямой удар по его интуиции возможностей, — тем более, когда дело касается программных аспектов, в которых Драйзер, как и каждый из нас, считает себя “знатоком”).

Для такого рода “контратак” Достоевский мобилизует и свою волевую сенсорику: у него появляется жёсткий, категоричный тон, не терпящий возражений, он опять, попеременно то краснеет, то бледнеет, но, главное, уже производит на Драйзера жалкое, омерзительное и вместе с тем тяжёлое впечатление, (а иногда и устрашающее!). Драйзер тоже понимает, что довёл человека до предела, и ему становится и стыдно, и страшно за свой поступок. Он уже хочет “стряхнуть” с себя этого настырного “доставалу”, но и применять решительные действия опасается, — понимает, что вызовет крайне неприятную реакцию.

Нравоучениями Достоевского Драйзер бывает буквально “парализован”, “связан по рукам и ногам”. Но самое неприятное, когда это происходит при исполнения им своих прямых обязанностей — защиты окружающей среды от всякого рода “негативных элементов”.

В таких случаях Достоевский не просто критикует действия Драйзера, он резко осуждает в нём способность видеть в людях только плохое, (для него самого такой ракурс восприятия неприемлем).

Достоевский обвиняет Драйзера в злопыхательстве, в клевете и злословии; ему кажется что тот приводит в действие некие негативные “пружины”, которые для многих могут иметь неприятные последствия. Достоевскому кажется, что Драйзер создаёт вокруг себя некую злобную истерию, “мутит воду”, “выпускает джинов из бутылки”, “муссирует” всю эту “негативную смесь” и ещё считает, что очищает общество от скверны, — лучше бы начал с себя!

Драйзеру неприятно, когда ему говорят о недостатке самокритичности — это значит, что он опять что - то упустил в развитии собственной личности, в процессе самовоспитания — он опять себя чувствует несправедливо обиженным и уязвлённым по аспекту интуиции возможностей, по которому он и сам себя держит в постоянном напряжении; у него по этому аспекту особенно заниженная самооценка.

— Достоевский “комплексует” Драйзера по интуиции возможностей...

— И тем ещё больше восстанавливает его против себя.

Сам Драйзер видит в Достоевском завышенную самооценку по этому аспекту; видит и переоценку возможностей, которая выражается в неприятном гоноре Достоевского, (проступающем в общении на близкой дистанции); в его неоправданных, (по мнению Драйзера), амбициях; в его “показушной” кротости и смирении, которую Драйзер считает лицемерием.

И здесь мы уже вступаем в фазу их “конфликта” “аристократа” с “демократом”: Драйзеру неприятен “этический снобизм” Достоевского, который он усматривает в его самолюбованием собственными добродетелями. (Драйзера уже коробит сам факт того, что он себе ничего подобного не позволяет, поскольку считает это нескромным. Добродетель, в понимании Драйзера — это этическая норма и восхищаться тут нечем, вот с отклонениями от этой нормы (в ту или иную сторону), нужно действительно бороться, что Драйзер и делает.

“Позитивная” этика Достоевского Драйзеру кажется слишком утопичной и нежизнеспособной, оторванной от действительности. Поэтому в действиях Достоевского он также усматривает некоторую опасность: ему кажется, что своим “попустительством” тот создаёт питательную среду для распространения всякого рода негативных явлений. (Ведь зло, сколько его ни приукрашивай, добром не обернётся и закамуфлированные недостатки страшнее, чем неприкрытые; порок, “загримированный” под добродетель во много раз опаснее, поскольку вводит людей в заблуждение и путает понятия добра и зла.)

Эти простые и естественные для Драйзера истины кажутся неприемлемыми для Достоевского. Доводами партнёра он не внушается, проявляет непреклонную волю там, где (по мнению Драйзера) это менее всего уместно: проявляет “беспринципную принципиальность”, стараясь примирить “и тех, и этих”, угодить “и нашим, и вашим”. А иногда ведёт себя и вовсе странно: где не надо становится тупо упрямым и несговорчивым — (“зацикливается” на своей “проблематичной” волевой сенсорике). И тогда уже Драйзеру, (с его гамма - квадровым “комплексом связанных рук”), кажется, что Достоевский специально мешает ему работать, наворачивает искусственные препятствия, намеренно “вставляет палки в колёса” и создаёт проблемы там, где их нет; (путается под ногами со своим не к месту пришитым “милосердием”!).

Но бывает и ещё хуже: бывает, что Достоевский после всех причинённых Драйзеру неприятностей, после того, как он сам же “выбил меч из его рук”, — сам потом и жалуется на тех, от кого тот пытался его защитить. Вот тогда у Драйзера уже действительно руки опускаются и не хватает сил что - либо предпринимать. Такими “поворотами” “родственник” его просто “убивает”, после этого Драйзер вообще предпочитает с ним дела не иметь; о том только и мечтает, чтобы этого зануду убрали от него куда подальше!

— То есть, Драйзер опять получает удар по т.н.с., по аспекту интуиции возможностей...

— И не единственный: действия Достоевского его совершенно выбивают из колеи, он буквально теряет почву под ногами. Он не только начинает сомневаться в своей правоте и возможностях, но ему уже кажется, что он вообще перестал что - либо понимать. В таком состоянии он чувствует себя абсолютно беззащитным, обессиленным и уязвимым — потерянным! И этим моментом Достоевский как раз и пользуется, чтобы навязать ему свою точку зрения, заставить его согласиться со своими доводами. (Не будем забывать, что Достоевский — стратег, и своими интуитивными (и логическими) манипуляциями может загнать Драйзера в тупик, доказать ему несостоятельность его методов и навязать свои).

— Одного я не понимаю, почему бы Драйзеру действительно не воспользоваться советами Достоевского? Почему ему так уж необходимо быть жестоким и суровым?

— Вот и Достоевский ему об этом же говорит: “Почему ты не можешь обращаться с людьми помягче? Почему не идёшь на уступки? Ты неправ! Так нельзя! Надо быть добрым, терпеливым, уступчивым. Ты к человеку по - хорошему, и он к тебе по - хорошему!”

— Золотые слова!

— Вот после таких слов Драйзер и начинает в себе сомневаться. У него начинается “брожение” в ментальном кольце его модели, начинается “внутренняя борьба” между его программной и мобилизационной функцией. Его этическая “программа” пытается взять новую принципиально противоположную себе установку: сменить присущую ей “нетерпимость” на несвойственную ей “терпимость”: “ А почему, действительно, я не могу быть более терпимым к людям?” — начинает он спрашивать себя. — “Ведь это не противоречит моим этическим принципам!” Но его “внутренний голос”, его слабая интуиция возможностей начинает его предостерегать. ( Эта функция уже “предвидит”, какая нагрузка на неё упадёт!). И тогда у Драйзера появляются неприятные предчувствия, возникает ощущение страха, он чувствует, предполагает, что ему не следует отходить от собственных правил, но он ещё этого не осознаёт. Кроме того, он уже сомневается в неоспоримости своих методов и, чтобы устранить эти сомнения, решает, при случае, непременно воспользоваться “добрым советом” Достоевского. ( Он уже берёт установку быть терпимым и уступчивым!).

Но проблема в том, что методы Достоевского (при его творческой и манипулятивной интуиции) не годятся для слабой, негибкой и беспомощной интуиции Драйзера — он эту задачу не потянет, как бы ни старался! Он только сам попадёт впросак!

Достоевский может дать поблажку любому негодяю, потому что он умеет интуитивно маневрировать, умеет держать “нос по ветру”; он может построить ситуацию так, что и “волки будут сыты и овцы целы” — он мастер таких вывертов! Но у Драйзера эти “фокусы” не пройдут — он по - другому устроен, у него нет тех “инструментов”, которые есть у Достоевского. Но беда в том, что Достоевский при всей своей благорасположенности к Драйзеру этого не понимает! А потому и навязывает свои методы с таким непрошибаемым упорством; и не подозревает, что тем самым он навлекает на Драйзера беду, подставляет его под удар, заставляет его “раскрыться”, стать беззащитным и уязвимым.

Драйзер не умеет контролировать ситуацию интуитивно, и никогда в жизни этому не научится! (Его интуитивные аспекты попадают на те функции, которые, сколько их ни развивай, сколько ни “обучай”,— на всю жизнь останутся “двоечниками” ). В отличие от Достоевского, успевающего выскользнуть из ситуации при первой же опасности, Драйзер этот момент обязательно упустит.

Кроме того, сражаясь с очередной “одиозной личностью”, он не может себе позволить пойти на уступки — слишком уж сурово и непримиримо он ведёт свою борьбу! В нём нет “обезоруживающей” мягкости Достоевского, в нём чувствуется сила и решимость. Драйзера всегда воспринимают как серьёзного противника и “выскользнуть просто так” ему не дадут. А уж если он и “оружие сложит”, и на уступки пойдёт, — его уже точно не помилуют — борьба есть борьба! Но и не ввязаться в неё Драйзер не может — это его призвание! И “оружие” Достоевского в этой борьбе не поможет — оно здесь не ко времени. Вот расчистится “поле”, — вот тогда, — пожалуйста! — пусть приходит и “сеет” всё, что считает нужным. А до той поры он не должен мешать другим делать своё дело — к этому выводу Драйзер и приходит; этим и отбивается от нападок своего “родственного партнёра”. ( И считает, что имеет на это право: опыт по аспекту интуиции возможностей он нарабатывает очень дорогой ценой. Все его промахи обходятся ему недёшево...).

— А Достоевский опять будет настаивать на своём!..

— Непременно! И в первую очередь, он сделает это опираясь на аспект логики соотношений , который у каждого из партнёров и гибкий, и маневренный, ( уровень СУПЕРЭГО, канал 3 — 3); находится на позициях нормативной функции, “поддерживает” программу каждого из них; даёт логическое обоснование методам её реализации.

Манипулируя своей “плюсовой”, привязанной к частностям логикой соотношений, Достоевский пытается доказать состоятельность своей идеалистической программы; обосновывает методы её реализации, сопоставляет несопоставимое, доказывает недоказуемое, соединяет несоединимое и сглаживая возникающие на каждом шагу противоречия.

Похожими методами пользуется и Драйзер для того, чтобы оправдать необходимость своих довольно жестоких мер. Его “минусовая”, глобальная логика соотношений ориентирована на обобщения. Частность он с лёгкостью возводит “в систему”; на чью - то мелкую оплошность реагирует целой системой защитных мер, но в логической “эквилибристике” Достоевскому не уступает.

Противодействие по логическим аспектам является частью их интуитивно - сенсорного конфликта, является следствием их противоположных по направлению программ.

То же самое относится и к аспекту деловой логики, где каждый из партнёров чувствует себя и слабым, и беспомощным. Каждому из них не хватает информации и поддержки по этому аспекту, каждый по этому поводу предъявляет к партнёру претензии и каждый пытается заставить партнёра “работать” на себя. В случае сопротивления, партнёру “объявляется “бойкот” по демонстративным функциям: Достоевский устраивает “интуитивный саботаж”, “третируя” Драйзера демонстративной необязательностью, тот отвечает ему “сенсорными репрессиями” — жёсткостью, отчуждённостью, отсутствием заботы и тепла...

В результате, каждый из них “разочаровывается” по своей активационной функции; отношения становятся инертно - расхоложенными и заходят в тупик.

Взаимные обиды и раздражение отражаются на их взаимодействии и по наблюдательному аспекту этики эмоций, (уровень ИД, канал 7 — 7). Один из партнёров “задаёт” настроение, другой его поддерживает.

Достоевский начинает упрекать Драйзера, — тот отвечает ему тем же, ( да ещё и сердится в придачу!). Достоевский “дуется” на Драйзера, но и тот ходит злой и насупленный. Поссориться им обоим легко, а помириться трудно, — несмотря на то, что оба они — программные этики. (Но именно вследствие этого им обоим не хватает этической гибкости, маневренности — их этические аспекты находятся в негибком, инертном блоке). Даже если Достоевский и пойдёт на перемирие, — по природе он и миролюбив, и доброжелателен, Драйзер слишком памятлив, чтобы простить обиду.

3.Достоевский и Драйзер. Взаимодействие с окружающей средой
Как стратег - деклатим (позитивист и программный этик) Достоевский очень быстро интегрируется в окружающую среду (активизируется по собирательной своей сенсорике ощущений (+б.с.6), позволяющей ему быстро осваивать и обживать новую среду обитания). Сливается со своим новым окружением в порыве радушия, растворяется в отношениях всех со всеми. Но по мере дальнейшего сближения с кем - то одним, предъявляет всё более жёсткие требования к партнёру, углубляет проникновение в его мысли и чувства, то и дело спрашивая: "О чём ты сейчас думаешь?.. И что ты чувствуешь?", или: "Ты сегодня думал обо мне? Во сколько? Когда?.. Где? А о нас с тобой ты тоже думал?.. Ну, и что ты думал о нас?..".

— Это уже похоже на захват… — замечает Читатель.

— Обычный деклатимно - стратегический "наезд" программного этика - моралиста.

Многие партнёры Достоевского тоже замечают эту экспансию: не успел познакомиться с девушкой и как-то почти сразу же оказался с ней в ЗАГСЕ. И вот уже она тебя с родителями знакомить ведёт…

Решительный - квестим - тактик - Драйзер далеко не всегда действует так поспешно, как рассуждающий интуит - Достоевский. И в отличие от него, не умеет разыгрывать роль ангелоподобного существа, безупречного во всех отношениях, — такого, с каким просто жаль упустить знакомство или быстро расстаться после долгих поисков идеального партнёра.

Идеальным Достоевский Драйзеру кажется только в первые 10 — 15 минут. Иногда этого бывает достаточно, чтобы надолго связать с ним свои отношения.

В большинстве случаев квестим - тактик Драйзер сокращает дистанцию с новым знакомым только после того, как окончательно убедится в его устойчивом интересе к себе и благорасположении. Отношения партнёра с другими, окружающими их обоих людьми (опасаясь ловушки и дурного влияния) отслеживает очень внимательно (но по мере возможностей: сыщиков нанимать не спешит, как бы партнёр его ни настораживал). По реакциям и поведению партнёра очень быстро начинает ощущать непосредственное влияние на него со стороны его ближайшего окружения. Пытается освободить партнёра от этого влияния (в том случае, если считает его негативным или разрушительным для их общих отношений). Протестует, даёт отпор тем, кто пытается через его партнёра на него самого повлиять — сам не желает быть марионеткой в чужих руках и не хочет видеть в своём партнёре и "марионетку", и "кукловода" одновременно — его программная ("командная") этика отношений (-б.э.1) заставляет его с этим бороться.

Драйзер всегда отслеживает попытки окружающих манипулировать им и его партнёром и пресекает их в корне: не считает нужным сохранять отношения, подвергающиеся такому влиянию. Осознавая их обречённость, не будет тратить на них совё время. На первых порах старается защитить своего партнёра от этих манипуляций (если дорожит своими с ним отношениями). Но чаще это заканчивается тем, что манипулятор настраивает его партнёра, а заодно и всё их общее окружение против самого Драйзера.

Таким манипулятором часто оказывается Достоевский (бывший партнёр, друг партнёра или ближайший его родственник), принципиально восстающий против настороженной этической позиции Драйзера, против расхолаживающей обособленности его этики и характерной для неё инволюционной, корректирующей направленности.

Способность Драйзера отслеживать в первую очередь негативные стороны отношений и поступков людей, делать выводы и выносить своё суждение на основании своих наблюдений Достоевского глубоко возмущает, — бьёт по его дельта - квадровому комплексу "подрезанных крыльев", потому что пресекает его планы полностью. Достоевскому неприятен скептицизм и пессимизм негативиста - Драйзера. (От дуала - Штирлица — тоже квестима - тактика - негативиста он бы это как - нибудь ещё потерпел. И то, только потому, что у Штирлица другая программная функция — деловая логика (+ч.л.1). В делах, по мнению Достоевского, можно и нужно быть осторожным. А в отношениях с людьми следует быть более позитивным, открытым, доверчивым, легче сближаться с ними, легче входить в коллектив. А иначе, как можно судить о них, — узнавать, кто тебе друг, а кто — враг?..

Этого мнения Достоевский придерживается только до тех пор, пока не узнаёт о способности Драйзера видеть человека насквозь ("и ещё на пять метров вглубь") по одному только взгляду и первому впечатлению. (Которое Драйзера никогда не обманывает (и которое он, на свою беду, сомневаясь в нём как квестим, многократно перепроверяет, сближаясь (проверки ради) с тем человеком, который поначалу доверия у него не вызывал. После этого многократные рассуждения всякого рода позитивистов (и в первую очередь Достоевского) о глубоком сближении всех со всеми и скорейшем вхождении в коллектив Драйзер воспринимает в штыки, зарекаясь впредь своё первое впечатление перепроверять.).

В способности Драйзера видеть человека насквозь Достоевский убеждается только тогда, где резко сближая дистанцию, пытается заглянуть ему в душу, — начинает расспрашивать: "О чём ты думаешь?.." и видит, как в ответ Драйзер заглядывает ему в глаза. От этого взгляда у Достоевского разливается горячая волна по всему телу, его бросает в жар, и он чувствует, как его лицо начинает заливать краска стыда. Достоевский хотел этого сближения, он его получил. Он хотел узнать, что твориться в душе Драйзера, а теперь видит, как тот сам заглядывает ему в душу и читает в ней те сокровенные, "теневые" страницы, которые Достоевский не то, что от других, а сам от себя закрывает и прячет. Тут только он начинает понимать, что Драйзер на каждого смотрит таким пронизывающим, проницательным взглядом, а потому и старается (из этических соображений) держаться от всех подальше.

Стоит только один раз кому - нибудь (всем, кроме его дуала - Джека) испытать на себе этот взгляд на близкой дистанции, как у него тут же возникает ощущение, что он попал под жуткий поток насквозь просвечивающих его рентгеновских лучей. (Это потом уже Драйзер, желая решить свои коммуникативные проблемы, выбирает для себя удобную, более мягкую коммуникативную модель, держаться от всех подальше, — наилучшей оказывается коммуникативная модель ИЭИ, Есенина: его мягкий, доброжелательный, слегка удивлённый взгляд довольно быстро располагает к нему людей и помогает сравнительно беспроблемно с ними общаться. Конечно, Драйзеру — жёсткому, волевому сенсорику — не всегда удаётся спокойно и беспрепятственно "косить под Чебурашку". Его дуала - Джека (ревизора Есенина) эта маска будет особенно раздражать.

Впрочем, Джек при общении со своим дуалом- Драйзером и не нуждается в такого рода "фильтрах". При способности Джека блефовать (свойственной ему как прирождённому игроку) и до последнего скрывать свои карты (мысли, чувства и настроение), он для Драйзера даже на близкой дистанции остаётся "загадкой" и дальше "маски" по ролевой (-ч.э.3) взгляд своего дуала не пропускает. (А иначе бы просто не смог рядом с ним жить, — постоянно страдал бы от угрызений совести и от того, что весь виден партнёру, как на ладони А потому бы и не смог ничего предпринять (в плане рискованного и азартного своего бизнеса). Ничего бы не смог "в клювике принести". А так — пришёл домой (незнамо откуда) достал из кармана дневную выручку, глаза в сторону отвёл: "На, возьми, дорогая, я тут кое - что заработал…" Где заработал, — чем? — как? — хоть насквозь его взглядом сверли, ничего не увидишь.)

Деклатимные интуиты умеют блефовать, умеют напускать на себя загадочный, невозмутимый или неприступный вид. Логикам - интуитам — Джеку, Бальзаку — это удаётся в наибольшей степени. Достоевскому — в значительно меньшей. Поэтому он рядом с Драйзером чувствует себя незащищённым — просматриваемым и просвечиваемым насквозь, что само по себе его уже пугает и беспокоит, и восстанавливает против Драйзера. Отчасти и из - за этого он своё нерасположение к нему передаёт и окружающим, — предусмотрительно восстанавливает их против него (на тот случай, если Драйзер, высмотрев что - то теневое в его душе, начнёт делиться своим впечатлением с окружающими).

Достоевский (как предусмотрительный деклатим и стратег) не позволяет решительному- сенсорику Драйзеру первым нанести опережающий удар, предпринять защитные или предупредительные меры. Поэтому старается опередить его сам: резко меняет к нему отношение, напускается на него с какими - то вздорными, вымышленными обвинениями, распространяет их, настраивая против Драйзера подавляющее большинство людей из их общего окружения. (О справедливости таких обвинений и том, что клевету как и любой грех нужно успевать вовремя замаливать, Достоевский в это время не думает.

Пример:
Страшный случай произошёл с двумя приятельницами — Драйзером и Достоевским. Встретившись с давней своей знакомой -Драйзером спустя много лет и представив её своему мужу, ЭИИ, Достоевский вскоре заметила, что её муж заглядывается на теперешнюю её приятельницу - Драйзера, — ещё немного и, кажется, совсем потеряет голову из - за неё. Повода отдалить её от семьи всё как - то не находилось. Резко и без причины отказать ей от дома — тоже было как - то неудобно. На какое - то время ЭИИ, Достоевский уехала в другой город к родственникам. Дала мужу время соскучиться и пересмотреть своё отношение к ней. Потом на один день вернулась домой и сразу же уехала с мужем на дачу. По дороге они оба попали в автокатастрофу и разбились насмерть. Спустя неделю от очень дальних знакомых Драйзер узнала о том, что они оба погибли, позвонила их родственникам и услышала от них в свой адрес такое, что у неё в глазах потемнело от ужаса. Оказывается перед самой этой злополучной поездкой её бывшая приятельница - ЭИИ, Достоевский, желая отдалить её от своего мужа и от своей семьи, распустила о ней жуткие, клеветнические слухи, опровергать которые теперь уже было поздно и бесполезно. Хуже всего то, что родственники посчитали ЭСИ, Драйзера виновницей всех этих бед — ревности, автокатастрофы и прочего — и категорически запретили ей приходить на могилу этих людей. Цветы, которые она туда приносила, они выбрасывали. Целый год она туда приходила тайком, ходила в храм, молилась о том, чтобы Господь простил их обоих, а также простил и их родственников. Однажды родственники в одну из памятных дат застали Драйзера возле этой могилы. Она сидела себе на скамеечке и читала по покойным псалтырь. Возмущённые родственники накричали на неё и прогнали прочь. После этого она тяжело заболела. Больше всего её удручала мысль об этих родственниках: вместо того, чтобы вместе с ней замолить грех покойной за клевету, они своим поведением его только усугубили. При одной только мысли о том, что ожидает покойную там, на том свете и что с ней там произойдёт, если ей так и не позволят замолить её грех, богобоязненная ЭСИ, Драйзер не находила себе места. Инвалидность после всех этих переживаний она себе заработала.)

Драйзеру часто приходится сталкиваться с негативным к себе отношением со стороны окружающих. Особенно, если оно принимает характер общественной травли.

Одной из главных причин и основным поводом для обвинения (кроме прочих досужих вымыслов — правдоподобных и откровенно надуманных) может быть всё тот же пронизывающий насквозь, пронзительный взгляд Драйзера и его привычка оберегать от него соконтактника. И этот момент тоже может быть поставлен ему в вину Достоевским. Основной мотив: "Если человек не смотрит в глаза собеседнику, это уже само по себе о многом говорит. А если он к тому же ещё и свои глаза от него прячет, тут вообще есть о чём подумать и поговорить, есть в чём разобраться."

И здесь уже прежде всего срабатывает схема самой обыкновенной "зеркальной ревизии" (Достоевский — зеркальщик Гексли, ревизора Драйзера). А в дальнейшем уже начинается самая обыкновенная травля стратегом - этиком (Достоевским) этика - тактика (Драйзера), происходящая и в рамках конкурентной борьбы двух этических идеологий, вытесняющих друг друга из общего информационного поля. (±б.э.).

— Чем всё же объясняется эта пронзительность взгляда Драйзера? И почему он такой получается?

— Он таким "получается" по совокупности психологических признаков, составляющих его ТИМ, — этики, сенсорики, квестимности, интроверсии, тактике. А также по инволюционно - негативистскому аналитическому (исследовательскому) направлению его ЭГО - программы — корректирующей, реконструктивной этики отношений (-б.э.1), реализуемой сенсорным аспектом. В соответствии с этим взгляд у Драйзера не рассеянный и не непроницаемо - твёрдый, как у интуита и деклатима Достоевского, а сконцентрированный, сосредоточенный на одной точке и с позиций (со всей силы) его творческой волевой сенсорики (+ч.с.2) глубоко проникающей в неё. Соконтактник ощущает на себе этот взгляд, как прорезающий его насквозь лазерный луч. Чуть только у него на лице появляется выражение страха или беспокойства, Драйзер тут же отводит от него взгляд и чувствует себя крайне неловко. Других причин прятать глаза от собеседника у него нет.

— А если он сам чувствует себя перед кем-нибудь виноватым? Разве не будет он отводить глаза в сторону, общаясь с этим человеком?

— Драйзер не общается с теми, перед кем чувствует себя виноватым. Если по независящим от него причинам отношения не удалось отрегулировать, держит далёкую дистанцию. Кроме того, его собственная ЭГО - программа никаких поблажек ему в этом отношении не даёт. Если можно исправить положение, а он этого не делает, — заставляет его испытывать жесточайшие угрызения совести, заставляет проанализировать ситуацию и принести свои извинения человеку, которого он по каким - то причинам обидел. После этого его отношения с ним могут быть довольно прохладными и развиваться на далёкой дистанции. С тем, кого он обидел, Драйзер даже после извинений уже не сможет близко общаться, — слишком большой удар по самооценке.

Единственное, в чём он никогда не извиняется и не чувствует себя виноватым, так это в резком отторжении соконтактника при первом сближении, при первом контакте по ролевой. Драйзер как интроверт - инволютор - негативист инстинктивно его от себя отталкивает. Ему это необходимо для того, чтобы присмотреться к человеку на расстоянии, со стороны. Если он этого не сделает, все его коммуникативные программы будут почти сразу же сбиты, и дальнейшие свои отношения с этим человеком он уже построить не сможет. Его "дальнозоркая" этика отношений просто не позволит ему в них сориентироваться. (Это значит, что на каком - то другом этапе этих отношений ему придётся отстранять от себя этого, теперь уже знакомого ему человека, чтобы присмотреться к нему получше, а потом чувствовать себя виноватым перед ним за это внезапное отторжение. Либо он вынужден будет не делать этого — не отстранять от себя и продолжать взаимодействовать с ним вслепую. Что опять же внесёт путаницу и напряжение в их отношения и приведёт к ссоре.)

Достоевский в отношениях с Драйзером почти сразу же берёт близкую дистанцию, игнорирует нарастающее между ними напряжение и старается его приглушить позитивными эмоциональными импульсами.

Часть II

4. Драйзер — Достоевский. Борьба этических идеологий с подачи их эмоциональных программ.
Позитивный тон отношений, позитивные эмоциональные импульсы — призывы к дружбе, к сближению, радушию, всепрощению, примирению, милосердию и состраданию подаются и с позиций наблюдательного аспекта Достоевского — позитивистской, деклатимной этики эмоций (-ч.э.7), минимизирующей страдания, расслабляющей и умиротворяющей по активационной сенсорике ощущений (+б.с.6), работающей с ней в одном вертикальном блоке ментального уровня и воспроизводящей (локально, ситуативно — "в миниатюре") жизнеутверждающую и оптимистичную модель ЭГО - блока Гюго. Что позволяет Достоевскому не только утешать и умиротворять человека, но и дурашливо развлекать, веселить, поднимать настроение, создавать ощущение праздника, как бы говоря: "все неприятности остались позади, настойся на лучшее и живи будущим!" (Аспект демонстративной интуиции времени (+б.и.8) тоже вовлекается в эту работу).

Аспект деклатимной — расслабляющей, умиротворяющей, развлекающей этики эмоций (-ч.э.) присутствует в моделях всех деклатимов и всех рассуждающих этиков: на уровне ЭГО у заботливых этиков - сенсориков альфа - квадры — Гюго и Дюма и на уровне ИД у инфантильных этиков - интуитов дельта - квадры — Гексли и Достоевского.

Драйзер — решительный этик - квестим. Поэтому и аспект этики эмоций у него (как это и свойственно всем квестимам и всем решительным этикам силовых квадр — Гамлету, Есенину, Цезарю, Драйзеру) настроен на совершенно противоположную эмоциональную программу — на максимализирующую душевные силы и мобилизующую их для борьбы и преодоления трудностей программу Гамлета, воспроизводимую им в миниатюре и подаваемую с позиций инертного своего наблюдательного аспекта (+ч.э.7), расположенного на уровне ИД.

Поэтому “расслабляющий” призыв к снисхождению в рамках этой эмоциональной программы воспринимается им настороженно. К утешению (как к потаканию слабостям) Драйзер переходить не спешит — не желает раньше времени себя эмоционально "раскачивать", заводить и взвинчивать, полагая что любому человеку надо предоставить возможность самому собраться с силами и “переболеть” своим горем (без сентиментального участия ) — самому поверить в себя и наработать иммунитет для успешного преодоления будущих неприятностей (а в том, что они ещё будут, Драйзер, как негативист не сомневается). По этой же причине утешать и выражать соболезнования Драйзер спонтанно не может — ему необходимо время на мобилизацию этих эмоций, на подготовку и взрыв этого вулкана страстей, которые он проявлять не спешит, потому что управляется ими с трудом (слишком уж они сильны и инертны — стратегичны, в отличие от тактической этики эмоций деклатимной модели). Поэтому и сопереживание Драйзеру даётся с трудом, даже если приличия его к этому обязывают. Даже если это “так принято” и без этого нельзя обойтись, — потому он так плохо — неловко ! — себя чувствует на всякого рода скорбно - ритуальных мероприятиях. (Уж, если начнёт плакать, то обрыдается т;ак, что его и не остановишь! Весь может изойти на слёзы, а потом его самого придётся откачивать, отпаивать валерианкой, вызывать ему неотложку и т.д.)

Достоевский на этих мероприятиях чувствует себя как рыба в воде — там, где надо утешить и посочувствовать — он не имеет себе равных: для каждого найдёт доброе слово, успокаивающее и одновременно, ободряющее, поддерживающее — точно соответствующее душевному состоянию человека. Но проявляет он себя таким образом не потому , что он “добрее” Драйзера, а по ряду других причин, свойств и особенностей, заложенных в информационных программах его ТИМа.

5. Эмоциональные и этические различия по признакам негативизма и позитивизма
Достоевский, в отличие от Драйзера — устремлённый в будущее эволютор - позитивист. Утешая человека, он искренне верит, что у того ещё всё наладится, всё будет хорошо — надо только этого захотеть (или поверить в это!).

Позитивистская этика отношений Достоевского (+б.э.1) реализуется негативистской, инволюционной интуицией потенциальных возможностей (-ч.и.2), во многом основанной на суевериях — на мнимо - реальных факторах, влияющих на реальные обстоятельства.

Для Достоевского (как и для Гексли, у которого этот аспект (-ч.и.1) — программный) главное, — это не допустить “дурных мыслей”, злых желаний — то есть всего того, что может материализоваться в нечто разрушительное, негативное и изменить к худшему будущее стечение обстоятельств. При этом инволюционная ("минусовая") интуиция времени решительных квестимов - этиков (- б.и.) вытесняется антагонистичным аспектом инволюционной ("минусовой") интуицией потенциальных возможностей (-ч.и.) рассуждающих этиков - деклатимов, убеждённых в своей правоте и силой своих убеждений игнорирующих возможные перемены к худшему (- б.и.), но не игнорирующих сами возможности (-ч.и.). Отсюда и обескураживающая наивность рассуждающих этиков - деклатимов (главным образом, инфантильных - этиков - интуитов четвёртой квадры), предпочитающих иногда закрывать глаза на предстоящие неприятности (чужие, но не свои собственные).

Отсюда и такой нехитрый способ решения трудноразрешимых проблем, как стремление перекрыть негативную сферу возможностей (-ч.и.) позитивной этической (+ ц): “ Я очень хочу, чтоб у тебя всё было хорошо и всё будет хорошо — поверь мне!”. Мало кто умеет материализовать желаемое так, как это удаётся Достоевскому, способному “подтягивать” к этому “желаемому” самые эфемерные реалии, наводить самые хрупкие мостки, которые, тем не менее, выдерживают довольно сильное напряжение, если их постоянно “подпитывать” позитивным импульсом и позитивной информацией.

В рамках такого позитивного, сглаживающего конфликт (или разногласие) импульса и заявляется требование уступок (а что же ещё остаётся, если человек не понимает, как это важно в настоящий момент “вылить масло на воду”, хоть немного смягчить конфликт, и “успокоить бурю”, представляя её всего лишь "бульканьем" в стакане воды.).

Драйзер, к сожалению, оказывается именно тем, кто такого способа решения конфликта не понимает, более того — категорически не признаёт. Драйзер — решительный этик - объективист. Творческий волевой сенсорик (+ч.с.2). Прямодушный, прямолинейный и несгибаемый, — этакий "стойкий оловянный солдатик", который что угодно переживёт, но только боится, как бы его не "расплавили", не растопили пламенем горячих эмоций и жарких слёз. Утешениями, а тем более мнимыми и надуманными, — Драйзер не внушается. Для него как для решительного- сенсорика- инволютора - негативиста, альтернативное и волевое решение проблемы будет предпочтительней. “Добрая ссора” для него будет лучше “худого мира” (по крайней мере она поможет ему вскрыть недостатки (вывести гной из этической ситуации) и оздоровить отношения.

Буря (даже если она всего лишь в стакане воды) необходима Драйзеру (как и всем квестимам, как и остальным решительным этикам) для того, чтобы разрядить обстановку по инертной и наблюдательной этике эмоций (+ч.э.7), форсировать ситуацию по творческой волевой сенсорике(+ч.с.2), прояснить пугающую неопределённость по интуиции потенциальных возможностей ( +ч.и.4 ), “проскочить” зону лаборных блоков (СУПЕРЭГО и ИД), на которых он (как и каждый человек) чувствует себя, как двоечник, проваливающийся на экзаменах и поскорее перейти на вербальный блок ЭГО, где он, как и любой другой, чувствует себя на своём поле.

Драйзер выступает против уступок ещё и потому, что они заставляют его "застревать" в опасной для него сфере запретных возможностей (на т.н.с., по аспекту +ч.и.4), которыми он был бы и рад воспользоваться, да краеугольные заповеди его ЭГО - программы ему этого не позволяют. В силу которых Драйзер не польстится на самообман, допустит подвоха и "очковтирательства" со стороны сомнительных "предсказателей", "ясновидцев" и "очевидцев", их примеру, советам и рекомендациям не последует, в розовой слепоте не увязнет, а постарается сам со слепцов сорвать "розовые очки" (если они действительно слепы), разоблачить их и вывести на чистую воду (если они только прикидываются слепцами и наивными простачками, убеждёнными субъективными идеалистами, убеждающими всех и каждого в том, что любую проблему можно разрешить, если только закрыть на неё глаза и, сунув голову в песок, верить в то, что всё устроиться само собой).

6.Требовательность Достоевского и уступчивость Драйзера. Столкновения и противоборства родственных ЭГО - программ.
Из -за этих интуитивно - этических противоборств возникают и столкновения между Драйзером и Достоевским в родственных отношениях (не говоря уже об отношениях социальной ревизии, где Гексли буквально “запирает” Драйзера в зоне сомнительных, альтернативных потенциальных возможностей, удерживает его там как в темнице, принуждая его чуть ли каждую свою "новую" техническую "рекомендацию" (чуть ли не каждую техническую идею, предложенную в порядке бреда), проверять на собственном опыте, заставляя снова и снова "давать шанс" не внушающим доверия людям (хотя бы для того, чтобы они успели свести с ним свои счёты). Заставляя вновь и вновь доверять тем, кто причинял и продолжает причинять ему (Драйзеру) вред, предаёт и подставляет под неприятности.

В родственных же отношениях Достоевский всё это проделывает сравнительно мягко, но очень настойчиво (как убеждённый в своей правоте статик - деклатим).

Достоевский "загоняет" Драйзера в зону сомнительных потенциальных возможности, требуя от него доверия и уступчивости и сострадания ко всем окружающим его (без исключения) людям. И одновременно с этим осуждает его (Драйзера) за неуступчивость, жёсткость, за неуживчивость, неконтактность, за отсутствие чувства любви к ближнему и чувства жалости.

Понятно, что подобного рода критика прежде всего возмущает, а потом и угнетает, удручает Драйзера, подавляет его волю, сковывает деловую инициативу (что бьёт его по квадровому комплексу "связанных рук"), деморализует, вносит сумбур в его чувства и ощущения, провоцирует внутренний разлад с самим собой. Драйзер вдруг начинает сомневаться “в правильности” своей этической программы, начинает осознавать её ограниченность, обнаруживает неприятные черты в своём характере (которые прежде ему не мешали), испытывает жесточайшее чувство вины (перед теми, кого когда - либо осуждал или разоблачал). Начинает чуть ли не каждый день испытывать жесточайшие угрызения совести (которые иногда длятся годами — до тех пор, пока он сам себя (или кто - то другой его) не перепрограммирует). Осуждает себя за собственную “жёсткость” (или за желание быть неуступчивым, жёстким), начинает стыдится своей силы, своей “решительности”, своей этической программы — то есть всего того, что раньше он в себе ценил и уважал.

Результатом этой внутренней борьбы может быть и некоторая деформация этической программы Драйзера, её расширение в эволюционном направлении ( в сторону этики Достоевского). Возникает осознание необходимости организации “зоны милосердия” в его этической программе, либо расширение этой зоны за счёт сужения творческого аспекта волевой сенсорики (+ч.с.) на уровне ЭГО и расширения мобилизационного аспекта интуиции возможностей (+ч.и.) на уровне СУПЕРЭГО.

Таким образом ценность интуитивно - этическая акцентуация может постепенно усиливаться в программе Драйзера и в модели его ТИМа..

Драйзер становится духовно близок к ценностям дельта - квадры, но и более отдаляется от ценностей своей  - квадры, становится более рассуждающим, чем решительным. (С возрастом, по мере накопления социального опыта и интеллектуальной зрелости такая позиция становится для него во многом более удобной и приемлемой, чем прямые сенсорные столкновения (“наезды”), приступы ярости, эмоционального возбуждения, агрессии и всего прочего, что присуще решительным, агрессивным сенсорикам, склонным переоценивать свои силы и возможности в молодости.)

Но возможна и другая реакция: неуверенность по интуиции потенциальных возможностей, подсознательное недоверие к этому аспекту, начинает проступать как сигнал перегрузки физической и возможностной, что усиливает сопротивление по аспекту волевой сенсорики (+ ч.с.2) , проявляется в непреходящем ощущении усталости и в нежелании дальнейших уступок по т.н.с. — в нежелании полагаться на случайность, на чужую милость, на чужую добрую волю, в которую Драйзер по большому счёту не верит.

В ситуации, когда от него требуют запредельных уступок, расходящихся с заповедями его ЭГО - программы, превышающих предел его сил и возможностей, усыпляющих его бдительность, приглушающих инстинкт эко - целесообразности, истощающих его силы, ресурсы и возможностный потенциал, Драйзер чувствует себя в тупике безысходности, ощущает себя загнанным в западню, угрожающую его личной безопасности. С одной стороны ему неприятно отказывать человеку (при одной мысли об этом он, будучи основательно "обработан" участливым Достоевским, уже начинает испытывать чувство вины и нестерпимые угрызения совести), с другой — остаётся в долгу перед самим собой (особенно, если таких долгов у него из - за его привычной уступчивости накапливается слишком много) и считает необходимым вспоминать иногда и о собственных интересах, соизмерять свои силы со своими возможностями, что для него и оказывается самым трудным.

Как и любой сенсорик - объективист - негативист, предпочитающий обещать меньше того, что он может сделать, Драйзер не спешит с обещаниями — боится оказаться заложником своих обязательств, опасается последствий своих уступок.

На эмоциональные уступки он тоже идёт неохотно — боится увлечься состраданием, потерять ощущение реальности, перейти границы допустимых и возможных уступок, что и происходит когда ситуация с вербального блока ЭГО переходит на лаборный блок ИД, заставляя его в угоду наблюдательному аспекту этики эмоций забывать о программной этике отношений. И тогда уже вытесненная на уровень ИД, подчинённая этика эмоций (+ч.э.7) начинает подавлять доминирующий программный аспект этики отношений (-б.э.1). В результате происходит перекос доминирующих ценностей в системе приоритетов: (+ч.э.7) и (-б.э.1), вместо (- б.э.1) и (+ч.э.7).

Драйзер боится собственной импульсивности, опасается инертности собственных бесконтрольных эмоций— опасается давать волю своим чувствам, поэтому и слова сочувствия он произносит сдержанно, подбирает их с трудом. Драйзер не умеет утешать — для этого он слишком жёсток (волевая сенсорика на блоке ЭГО), потому и неловко чувствует себя в роли “ утешителя”. А кроме того, он боится “расслабить” человека состраданием — боится, что тот ещё больше начнёт себя жалеть и растратит на это свои последние силы (вместо того, чтобы сохранить их для преодоления трудностей).

Но бывает и так, что поддавшись общему настроению и “устыдившись” своей сдержанности, Драйзер отдаётся чувству сострадания целиком, “бросается” в него с головой, как в омут, жертвует собой до бесконечности — бесконтрольно, “очертя голову” и во вред себе. Поскольку в интуитивно - этической сфере потенциальных возможностей он не силён и не всегда может определить границы допустимых уступок. Увлёкшись состраданием, Драйзер перестаёт различать, где заканчивается реальная потребность в его услугах, а где начинается “интуитивный беспредел” — жестокий "лохотрон" с постоянным повышением планки требований, беспощадная эксплуатация, заставляющая жертвовать последним и прикрываемая обидами, претензиями и упрёками, отражать которые становится всё труднее.

То же самое происходит и по аспекту этики отношений. Конкретная, реализуемая волевой сенсорикой, чётко разграниченная и бескомпромиссная этика отношений (-б.э.1), позволяющая отделять врагов от друзей и добро от зла, для Драйзера куда надёжней, понятней и предпочтительней, чем “дружелюбная” и на первый взгляд беспредельно - уступчивая, реализуемая интуицией возможностей “этика милосердия” Достоевского (+б.э.1).

— Возникает вопрос: зачем Драйзеру примерять на себя чужую ЭГО - программу, когда у него своя этика есть?

— Вот именно по этому поводу и возникают частые споры в этой диаде и все они связаны с целесообразностью таких, чуждых для Драйзера изменений его ЭГО - программы. И то верно, — зачем примерять на себя чужой кафтан, сшитый по чужим меркам, когда есть свой — надёжный, удобный и прочный?

Как деклатим и стратег, привыкший объединять всех под эгидой своей идеалистической, позитивистской, "радужно - иллюзорной" ЭГО - программы (+б.э.1), Достоевский пытается интегрировать квестимную ЭГО - программу Драйзера (-б.э.1) в сферу своих возможностных, интуитивно - этических приоритетов, предполагая над ней доминировать и использовать для своих творческих изысканий (аристократ - объективист, интуитивный и этический полит. технолог). Аргументы и позитивные стимулы, который он для большей убедительности при этом использует ("не сегодня - завтра построим общество бесконфликтных отношений и спасём этот мир от зла и разрушений"), Драйзера не особенно убеждают (в бесконфликтные отношения он, по большому счёту, не верит, сомневаясь в их прочности, надёжности и искренности).

А кроме того, навязчивая доброжелательность Достоевского, его настырная услужливость, с помощью которой он словно подбирает ключик к душе каждого нового человека, кажется Драйзеру кажется куда более опасной ловушкой, чем вражда — никогда не знаешь, что за этим стоит, — какие подвохи, уловки и хитрости.

Драйзер не боится показаться Достоевскому слабым — боится оказаться обезоруженным им (сказываются всё те же “страхи” по интуиции потенциальных возможностей). Поэтому и к показному радушию Достоевского он относится с недоверием.

Естественной реакцией (и выходом из этого состояния) будет желание отдалиться от этого настойчивого доброхота и попытаться самостоятельно разобраться в себе самом, что Драйзер и сделает, вернувшись к исконным ценностям своей ЭГО - программы.

7. Драйзер как страж этического правопорядка
Драйзер часто оказывается "виноватым" у любителей сваливать свою вину на другого. Но он оказывается вдвойне виноватым, когда по уступчивости или в жертвенном, благородном порыве берёт чужую вину на себя.

Инволюционная этическая программа Драйзера, его квестимная "дальнозоркая" этика отношений (которая заставляет его держаться на далёкой от всех дистанции и именно на далёкой дистанции всех видит насквозь (как стеклянных) и ничего хорошего не усматривает, сколько ни вглядывается) день и ночь внушает ему опасения, заставляя его сомневаться в нравственных качествах окружающих его людей.

Удивительным свойством обладает взгляд Драйзера: он словно взрывает парадную, "глянцевую" оболочку души каждого, интересующего его человека, и словно заглядывает в самые тёмные и архаичные её глубинны, так что все ещё нереализованные и до времени спящие её негативные, тёмные силы этакими чёрными побегами начинают прорываться наружу сквозь всю эту гламурно - глянцевую мишуру.

Человек при этом чувствует себя словно разоблачённым — так, словно его душу насквозь просвечивают рентгеновскими лучами; начинает испытывать смущение. Чувствует себя, как на Страшном Суде или (по меньшей мере), как на исповеди. Откуда - то всплывает нём чувство вины и стыда. Его начинают терзать угрызения совести, а потом становится страшно и очень страшно: оказывается то, что творится в его душе, заметно и окружающим. Он уже начинает смотреть на Драйзера как на человека, способного читать его мысли и видеть самые сокровенные тайники его души, — весь их слипшийся ил, лежащий комками на её дне и хранящий Бог знает, какие тайны. И когда все эти "тёмные окаменелости" теневой стороны его души начинают пробиваться наружу он, в лучшем случае, и сам готов их отторгнуть, с тем, чтобы очистить себя навсегда от этой скверны.

И в этом заключается инволюционная миссия Драйзера, расчищающего этическое информационное поле для будущего позитивного эволюционного развития и роста. Работая таким образом, этика Драйзера словно очищает русло информационного потока от "грязи" и "тины", позволяя ему дальше нести только чистую и светлую информацию, распространять её жизнеутверждающую и позитивную сущность.

А для того, чтобы успешно выполнять эту миссию, чтобы к чужой грязи не прибавлять ещё и свою, Этическая ЭГО - программа Драйзера заставляет его быть жёстким, строгим, принципиальным, держаться особняком и защищать интересы своей миссии, интересы членов своей команды, многократно проверенных на прочность и нравственность отношений, выполняющих ту же миссию и реализующих ту же (или схожую с ней) позитивную цель.

Инволюционная этическая ЭГО - программа запрещает Драйзеру идти на компромиссы и подставлять их, или себя под удар, под измену, ложь, предательство и разные прочие неприятности, от которых он считает необходимым их и себя защищать. Программа запрещает ему рисковать успехом их миссии и их благополучием. И она также запрещает ему рисковать и его собственной обороноспособностью, заставляя действовать не только честно, искренне и принципиально, но и здраво, и экологически целесообразно. И вот этим планом экологической целесообразности Драйзера можно запутать и дезориентировать, склонить к уступкам, убеждая в очевидной их пользе, поскольку здесь он уже попадает в полосу очень сложного выбора между качеством цели и качеством средств её достижения. Единственной возможностью удержаться на жёстко - принципиальных позициях оказывается всё та же ориентация на его этическую ЭГО - программу. Она ему, как солдату, советует: "Если не знаешь, как поступить, посмотри инструкцию"

ЭГО - программа не позволяет Драйзеру попадать в отношения, при которых его можно было бы лестью и подкупом перевербовать, дезориентировать, "размягчить" или "растопить, как воск" с тем, чтобы слепить из него некое услужливое и послушное существо и воспользоваться в своекорыстных целях его уступчивостью и податливостью. Его настороженная, инволюционная, жёстко критическая этика отношений (-б.э.1) заставляет его быть честным, принципиальным и неподкупным, запрещает "брать взятки" и поддаваться на лесть. Запрещает уступать эмоциональному или волевому давлению, как бы напоминая: "Вот там, где тебя поставили, там и стой, как вкопанный и защищай доверенные тебе рубежи!".

Этическая программа запрещает Драйзеру пускаться в опасные авантюры, поддаваться "на спор", "на слабо", на подначки, рисковать своим и чужим оптимальным благополучием, в надежде получить нечто избыточное.

И в этом плане Драйзер, как и Максим, напоминает собой "человека в футляре" (а точнее, — в броне). Но в отличие от деклатима - Максима, у квестима- Драйзера броня полегче и поуязвимей будет. Поэтому, при желании, активной волевой и эмоциональной атакой её можно пробить. (Потому, что основная её составляющая, ориентированная на расщепление (разделение и дифференциацию) квестимная модель не создают своему (гамма - квадровому) аспекту волевой сенсорики (+ч.с.) такой монолитной и плотной структуры, какую создаёт своему (бета - квадровому) аспекту волевой сенсорики (-ч.с.) деклатимная модель, ориентированная на интеграцию, объединение и сплочённость. Отсюда и повышенная прочность, обороноспособность (и, соответственно, агрессивность) бета - квадровых волевых сенсориков. Отсюда и их способность активно нападать, стремительно сокращая дистанцию. Отсюда и потребность квестимного сенсорика - Драйзера держать дистанцию в обороне.) И как результат: сверх - прочную, деклатимную "броню" упрямого - системного логика и авторитарного аристократа Максима (+б.л.1 -ч.с.2) — на близкой дистанции нельзя пробить, а хрупкую квестимную "броню" уступчивого- этика - демократа Драйзера (-б.э.1 +ч.с.2) — можно.

Драйзера можно разжалобить, можно этически дезориентировать ("переориентировать") по деклатимной этике отношений Достоевского (+б.э.), которая будучи аристократичной и (вследствие этого) конъюнктурно - спекулятивной, часто кажется Драйзеру иногда более убедительной в позитивном этическом плане, более предпочтительной, привлекательной и заслуживающей большего уважения и доверия, чем его собственная критическая инволюционная этическая программа (-б.э.1 ).

Можно упорно и настойчиво влиять на Драйзера, день за днём, идеологически зомбируя его, перестраивая и перепрограммируя его, подменяя деклатимной этикой отношений его квестимную этическую программу (уговаривая его для всех быть хорошим, всем доверять, со всеми сближаться, легко сходиться с людьми, стараться всем угодить, удружить, услужить), используя его возможностный и силовой потенциал как вспомогательное средство для достижения своих целей. Драйзер, склонный к сомнениям, попытается экспериментальным путём проверить все навязываемые ему рекомендации (поставит себя в крайне рискованные условия и проверит). Но потом за все эти уступки и за рискованные эксперименты ему приходится жестоко расплачиваться своим будущим уязвимым и унизительным положением, при котором он, "покупаясь на лесть" и подсаживаясь на неё, как на наркотик, становится зависимым от чужого мнения, к которому прежде мог относиться спокойно и равнодушно. В результате всего этого он "зарабатывает" себе ещё большую уязвимость по проблематичной своей интуиции потенциальных возможностей (+ч.и.4). Получает ещё одну "слабую точку, —"ахиллесову пяту", за которую его потом будут презирать, как падкого на лесть "слабака". Будут манипулировать им, как конъюнктурщиком, которого, оказывается, можно завербовать или "купить ни за грош".

Одна уступка повлечёт за собой лавину потерь. По этой причине многие представители этого ТИМа ЭСИ считаясь уступчивыми (по психологическому признаку) и являясь таковыми, очень неохотно идут на уступки. На протяжении всей своей жизни каждый из них довольно часто сталкивается с подобным явлением: зарабатывает "поощрительные купоны" в погоне за мелочной уступчивостью и дешёвой лестью, покупается на "благие намеренья" (ведущие в ад) и, преодолевая внутреннее сопротивление, фактически "ломает себя", стараясь удружить и угодить тем, кто мало того, что злоупотребляет его расположением, так ещё и презирает его за его доброту и отзывчивость, за верность долгу и своим обещаниям.

При том, что каждую такую уступку все эти "друзья- доброжелатели" представляют Драйзеру, как "очередную победу над самим собой", она фактически является его очередным поражением, за которое ему потом же самому придётся расплачиваться.

Драйзера считают конфликтёром всему социону, потому, что сама программа выдвигает его из всего общего ряда остальных ТИМов, словно противопоставляет его им всем.

Как квестим, Драйзер и сам противопоставляет себя окружающей его и часто враждебной ему среде. А устав от вражды, иногда старается услужить и удружить окружающим, надеясь, смягчить этим их отношение к себе, полагая, что настоящий его этический потенциал никому не известен, не виден и недооценён. Вот тут - то его ЭГО -программа и напоминает ему о величайшем грехе "гордыни": "Захотел, чтобы тебя похвалили, поощрили и премировали? Ну, так получай на закуску горькую "конфетку"!". И ладно бы была только одной этой "горькой конфеткой" всё обошлось! А то ведь такое "послевкусие" от неё остаётся, что Драйзер на всю жизнь эти печальные уроки запоминает и всякий раз зарекается впредь поддаваться на лесть и позволять кому - либо собой манипулировать.

Его демократичная и дальнозоркая этическая программа (- б.э.1), ещё загодя, издалека предостерегает и убеждает его каждый раз в том, что идя на поводу у своих (или чужих) дутых амбиций, он весь свой этический, возможностный и силовой потенциал разбазаривает ни за грош, разменивает, как "ворона" на "кусочки сыра", которыми вскармливает вокруг себя всех, злоупотребляющих его доверием и наживающихся на его несчастьях "лисиц".

"Ловите нам лис и лисенят, они портят наши виноградники, а виноградники наши в цвете." — говорится в Библии ("Песнь песней", 2:15 ). Указание даётся здесь не двусмысленное. И заключается оно в том, что запретительные заповеди — этические заповеди квестимной модели — всё же нужно отстаивать. А значит и Драйзеру как хранителю этих заповедей свою соционную миссию следует исполнять: разоблачать и отлавливать "лис", выводить их на чистую воду, ловить на фальши, на лжи, лицемерии, на измене, предательстве, ханжестве и на прочих других грехах.

К этому же призывает его и заповедь "Истреби зло из среды своей" — одна из краеугольных в его ЭГО - программе. В соответствии с ней он и обрушивает свою ярость на всех тех, кто портит нам "цветущие виноградники", — карает их "огнём и мечом", бичует язвительным, острым словом.

(Последнее особенно раздражает тех, у кого и так рыльце в пушку. Они просто начинают визжать, как крысы из подпола, ощущая себя безмерно обиженными этим "градом камней", которые все без исключения летят исключительно в их огород. И в знак протеста устраивают "пир мелких хищников", — заводят очередную "мышиную возню", стараясь перенести свою вину на его голову.)

Но, как говорят в народе: "Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива". Опять же, и свободу выбора никто не отменял: принимать ли критику на свой счёт, усматривая в ней сходство с собой, заявлять ли об этом во всеуслышанье — каждый решает для себя сам. "Зеркало для героя" ("щит и латы, посох и заплаты") — каждый выбирает по себе, исходя из иерархии личностных мотиваций, системы приоритетов и аналитического "инструментария" своей модели.

Кому - то может и не понравиться своё отражение в зеркале, а Драйзер против своего сурового облика ничего не имеет. И беспринципно - добреньким в угоду злопыхателям выглядеть не собирается. Функции Санта - Клауса ("каждому по мешку с пряниками и по поздравительной открытке") он на себя не принимает. Это не его миссия, это его с кем-то путают. Драйзер критиком быть не перестанет. Равно, как и не перестанет отделять добро от зла. Потому что его программа основана НЕ на интегрирующей деклатимной этике отношений (+б.э.) и не на её примирительно - объединительных заповедях, а на дифференцирующей этике отношений квестимной модели (-б.э.), заставляющей не только отделять, но и всемерно отдалять добро от зла.

Как квестим, Драйзер в первую очередь анализирует не сходства, а различия логических и этических аспектов. (Например, соционику он рассматривает, как науку, изучающую закономерности психологической несовместимости, а не как систему сравнения и совместимости позитивных психологических свойств.) И это опять же связано с признаком квестимности, с особенностями дедуктивного мышления и с дифференцирующими свойствами его квестимной модели.

Благодаря соционике проблемы психологической несовместимости оказываются теперь предсказуемыми и прогнозируемыми. (То есть, на смутные предчувствия, ощущения и на интуицию свою теперь полагаться необязательно: достаточно знать закономерности, схемы, помнить все их особенности в подробностях и нюансах, о которых мы опять же узнаём благодаря разделению (отделению хорошего от плохого), а не обобщению.)

Ободряюще - утешительная этика деклатима - позитивиста Достоевского склонна к объединению и обобщению на базе позитивных свойств, не обременяя себя особенным разделением хорошего и плохого (за компанию всё сгодится!). Куда как просто слепить все свойства и наблюдения в один "розовый комок" и пойти с ним по жизни с песнями и сказками, считая себя вооружённым знаниями. Но ведь за этот самообман тоже потом придётся кому - то расплачиваться, а значит и наживать себе новые беды и неприятности.

Как квестим Драйзер не признаёт такой анализ достаточно системным и объективным. А как негативист, считает своим долгом предостеречь и предупредить об опасных последствиях такой ложно- позитивной тенденции.

Как "страж этического правопорядка", Драйзер не имеет права на излишний позитивизм, на розовые очки, застилающие глаза. Не имеет права быть предубеждённым, поддаваться страху, личной неприязни и ненависти, покупаться на "личные симпатии" и "личные предпочтения", заставляющие его идти на уступки. Как этический демократ - объективист он должен быть справедлив и объективен. Как критический аналитик и беспощадно решительный, воинствующий этик - моралист должен выполнять свою соционную миссию. А как неподкупный и бескомпромиссный страж нравственного плацдарма, должен "стоять на посту" и не уступать ни пяди "святой земли" информационного поля своего этического программного аспекта, защищая каждую из его заповедей, как последний рубеж.

Уговаривать Драйзера "идти на уступки", заставлять его быть беспринципно - добреньким в угоду всем, пытаться подкупать его лестью, примирять с беспределом, лицемерно и ханжески его умиротворять — значит катастрофически ему вредить — подтачивать фундаментальные основы его этической программы, разрушительно воздействовать на неё, деформируя и дезориентируя её, заставляя перестраиваться на деклатимность и отступать от квестимных форм её модели, что недопустимо. Потому, что в результате таких деформаций Драйзер перестаёт быть самим собой, становится "ни тем, ни этим", — куклой - марионеткой в чужих руках, послушной пешкой в чужой игре, безвольным слепком чужих дутых амбиций. Как личность и как ТИМ он погибает. Кого - то из "лисенят" это, возможно, обрадует: "Одним критиком стало меньше, — это хорошо!.." Но у самого Драйзера на этот счёт другое мнение и совершенно противоположные цели и задачи.

8. Достоевский. Помощь "слабому звену". Неразборчивость в оказании помощи
Из ненависти к насилию, волевому превосходству и подавлению личности, Достоевский (в модели которого аспект волевой сенсорики является вытесненной, антагонистичной ценностью и находится на позициях т.н.с. (-ч.с.4), "зоны страха") безоговорочно и безусловно (а часто и неразборчиво, и безрассудно) оказывает моральную поддержку "слабому звену" — отверженным, изгоям, париям, жертвам общественного презрения, — единственно потому, что за них тоже должен кто - нибудь заступиться.

"Подопечного" Достоевский себе выбирает, руководствуясь самыми различными побуждениями, — прихотью, личной обидой, симпатиями к страждущему или антипатией к человеку, который является зачинщиком этих гонений. Часто в пику какому - то личному недругу или конкуренту поддерживает человека, обделённого его (конкурента) заботой или вниманием. Иногда действует по принципу: "Враг моего врага — мой друг". Иногда действительно стремится восстановить баланс сил на общественной или политической арене, поддерживая слабую, "провисающую" сторону, — ту, которая уже страдает или пострадает в будущем от каких - либо общественных реформ.

В отношениях с Драйзером, в силу открытой конкуренции или прямого противоборства их (взаимо противоположных по средствам и направлениям реализации, а потому в немалой степени и антагонистических) ЭГО - программ, Достоевский часто выступает противником обличительной позиции Драйзера, а потому часто берёт под свою защиту тех, кто становится объектом его яростной критики или разоблачений. Им Достоевский оказывает поддержку вне зависимости от степени их вины, а именно в противовес действиям Драйзера, работая на контрасте и следуя простым и бесхитростным принципам: "Он плохой, я — хороший; он злой, я — добрый; он наказывает, я защищаю…".

Действуя в пику Драйзеру, Достоевский часто бывает неразборчив в выборе очередного своего подопечного. Но однажды став на его сторону и взяв его под свою защиту, Достоевский будет последовательным до конца и решения своего не изменит (даже если его действия кому - то кажутся неправомерными, бессмысленными или даже абсурдными).

Пример:
В молодёжной диссидентской группе, которая довольно активно проводила свою работу в Ленинграде, в начале 80-х годов, выявился "стукач". Причём, "высветила" информатора одна из активисток группы — ЭИИ, Драйзер. По доносу осведомителя её "пригласили для беседы" в соответствующее "учреждение" и там, по оплошности "куратора", который воспользовался непроверенными данными, ей выдали “информацию”, которую никто кроме неё и ещё одного человека не знал. “Информация” эта была абсолютно “липовая”: ЭСИ сама же эту “утку” и запустила, чтобы “отвязаться” от не в меру любознательного товарища, и таким образом этот информатор “высветился”. Девушка посчитала необходимым предостеречь своих товарищей от общения с этим человеком, тем более, что он (как бы в подтверждение её подозрений), вскоре после этого получил долгожданное разрешение на выезд из страны. В компании, благодаря её усердию, были приняты необходимые меры предосторожности — от этого человека все отстранились, ему перестали доверять. Но именно в этот момент, в тех же кругах развернулась компания по активной “реабилитации” этого человека, и уже это движение возглавила другая активистка группы — ЭИИ, Достоевский. Она устроила пышную “отвальную” своему “подзащитному”, организовала “торжественные проводы” в аэропорту. Всё было сделано “по высшему разряду”, как если бы уезжал не "стукач", который многократно доносил на своих товарищей, а во всех отношениях достойный человек. Вот по этому поводу между обеими активистками и возникли непримиримые разногласия. Драйзер требовала, чтобы вещи назывались своими именами: человек работал на “учреждение”, — столько людей пострадало от его доносов! — кто-то лишился своей работы, кто-то выслан из города, кто-то содержится под арестом. Столько зла этот человек причинил, и сколько ещё причинит, так зачем же провожать его с почестями как героя? Зачем превращать серьёзное дело в детские игры? Зачем подставлять под неприятности своих же товарищей?

Но ЭИИ, Достоевский упорно стояла на своём и задавала свои вопросы: зачем портить человеку биографию? почему бы не помочь ему начать жизнь сначала? почему бы не оказать доверия, не показать пример настоящего, гуманного отношения? Если он виноват, пусть ему самому станет стыдно, но зачем подвергать его гонениям? — это недостойно!. В группе произошёл раскол, и для того, чтобы работа велась слаженно, решено было зачинщиц раскола предельно отдалить друг от друга. На время их отстранили от работы. Потом сделали так, чтобы они вообще друг с другом не общались. Встретились они спустя несколько лет в одной из стран Дальнего Зарубежья. (Железный Занавес к тому времени уже сняли). ЭИИ, Достоевский была несказанно рада этой встрече. Драйзер, которая к тому времени уже выработала принципиальное отношение к такого рода "защитникам", к её радости осталась безучастной.

Драйзер ненавидит беспринципность, считая её источником многих бед. Его квестимная этическая программа, основанная на разграничительных и запретительных этических заповедях заставляет его жёстко разделять добро и зло, отделять одно от другого и ни в коем случае не путать, не смешивать эти понятия, не подменять одно другим. Критерием служит заповедь "Не делай другим того, чего не желаешь себе". Методика очень простая: ориентируйся на свои ощущения, ставя себя на место тех, кто по твоей вине может попасть под неприятности, и это оградит тебя от дурного поступка, позволяя определить, где добро, а где зло. А оказывать поддержку людям творящим зло вообще абсурдно, а особенно, если это делается назло кому - то или в пику подавляющему большинству.

Впрочем, ЭИИ, Достоевский иногда делает свой выбор спонтанно, чуть только намечается перевес не в пользу отверженного. Даже если этот отверженный аферист и сам ЭИИ от его аферы пострадал. Как, например, это демонстрирует очень символичный в каком - то смысле эпизод из фильма "В городе Сочи тёмные ночи": милейшая девушка (дельта - интуит) — уступчивая, покладистая, безотказная (героиня Натальи Негоды), защищая афериста, от которого сама же и пострадала, случайно, в пылу защиты убивает милиционера, который пытается этого афериста задержать. Всё это — закономерной итог неразборчивости такого рода поддержки, — поддержки вопреки логике, вопреки здравому смыслу, вопреки социальным, правовым и этическим нормам. Действуя таким образом, безобидный и законопослушный человек в долю секунды стать преступником, соучастником преступления, ступить на путь преступления, порока и зла. Причём, действуя из лучших побуждений, из желания сделать, как лучше, из благих намерений (коими вымощена дорога в ад), из желания сделать доброе дело всё равно кому.

Позиция Драйзера в этом отношении проще и категоричней: "Не старайся сделать "как лучше" (тем более, если тебя об этом не просят), отличай добро от зла, поступай хорошо и не поступай плохо.". И в этом плане инволюционная этика отношений Драйзера (-б.э.) выступает программой этического оптимума.

Достоевский, беря повышенные обязательства по совей эволюционной этической программе, может делать добро по отношению ко всем без исключения.

Увлекаясь излишествами свой эволюционной этической программы (+б.э.1), Достоевский отрывается от этического норматива, забывает, перестаёт замечать или вообще игнорирует различия между добром и злом. Вследствие этого, выбирая альтернативный путь (по творческой своей интуиции потенциальных возможностей), может и культивировать зло, и сознательно поддерживать недоброе начинание — по собственному убеждению или в пику конкуренту, стоящему на противоположных позициях.

Часть III

9. Достоевский. Насилие в воспитательных целях. (Исповедь Драйзера: "Мне запрещали говорить слово "нет"")

"Если Драйзер говорит: "Нет!", это означает: "Может быть".
Если Драйзер говорит: "Может быть." Это означает: "Да".
Если Драйзер говорит: "Да!", значит это — не Драйзер."
(Соционический анекдот)

Драйзер о Достоевском:
"Мне с детства запрещали говорить слово "нет". Бабушку (ЭИИ, Достоевский) ужасно раздражала моя привычка во всём ей перечить. Я действительно отказывалась от много из того, что она мне навязывала. В детстве я не один год и не одно лето провела в её доме. Я многое понимала, замечала, со многим не соглашалась. И это буквально бесило её. Она считала необходимым навязать мне свою волю везде и во всём, во что бы то ни стало. У неё были, конечно, свои причуды. Ей, например, хотелось меня откормить, чтобы я была пухленькой, "как пышка". Я не могла с этим согласиться. Она хотела, чтобы я выглядела так же, как девушки её молодости — эпохи НЭПа. Но я была человеком другой эпохи и между нами было 50 лет разницы! Но это её не смущало. Она навязывала мне свои вкусы, свои привычки, свой режим, свои интересы, — хотела сделать из меня, свою копию, свой дубликат. Но только ещё "лучше". Но проблема не только в этом. Самое страшное заключалось в том, как она реагировала на мои отказы. Стоило мне хоть в чём нибудь ей отказать, отклонить хоть какое - то её предложение, она сжав кулаки, налетала на меня как разъярённая фурия. Лицо её искажалось гневом, покрывалось пятнами. Она сотрясала кулаками над моей головой и высоким голосом, нескончаемой скороговоркой начинала меня отчитывать — по любому пусть даже самому ничтожному поводу. Главным обвинением было то, что я сказала слово "Нет!". Это слово действовало на неё как самый большой раздражитель, как красная тряпка на быка. Стоит мне сказать слово "нет", и она уже подлетает ко мне с кулаками, трясёт ими над моей головой и тараторит, тараторит до бесконечности. Я сначала слушала, что она говорит, потом уже выучила это наизусть. Это было всегда одно и то же — две - три фразы, которые она, как заезженная пластинка, повторяла до бесконечности. Говорила: "Так нельзя! Нельзя быть такой упрямой! Надо уступать! Тебя попросили уступит, — уступи! Ты попросишь, — тебе уступят! Сегодня ты уступишь, завтра тебе уступят. Нельзя отказываться! Отказывать — не хорошо! Ты этим обижаешь человека, а это — не хорошо! Не надо никого обижать, не надо отказывать." И так — по каждому поводу, по нескольку раз в день. Когда маленькой была, я не могла этого терпеть. Один раз сбежала из дома во время её атаки, стояла под проливным дождём в одном лёгком платье перед окном её дома, целый час. Промокла до нитки, пока она наконец, не вышла с зонтиком и не завела меня в дом. Убедить её в чём - либо было невозможно. Уж, если она что - то решила, она заставит меня это сделать. И никаких отказов и объяснений не примет. Она читала мне такие лекции о необходимости со всеми соглашаться и всем уступать, но сама была на редкость не уступчивым человеком. Хотя посторонним никогда и ни в какой просьбе не отказывала. Потом стало ещё хуже: на каждое моё слово "Нет!" билась в истерике, звала дедушку на помощь, чтобы он помог ей меня убедить. Если и это не удавалось (а речь шла только о том, чтобы накормить меня чем - то жирным и уложить спать пораньше!) кричала, что не хочет жить. Когда я спрашивала: "А кто будет считаться с моим мнением и моими желаниями?", она налетала с кулаками. Кричала, что я ещё маленькая, не имею права иметь своих желаний, должна слушать, что старшие говорят и делать то, что приказывают. Родственники на меня нападали с упрёками, осуждали за непослушание, за то, что бабушку огорчаю. Один раз она мне всё - таки скормила то, что приготовила — это были невозможно жирные пончики. Она мне пропихивала их в рот пальцами. Мне стало плохо, она вызвали скорую, и выяснилось, что мне вообще нельзя есть ничего жирного. Только после этого она несколько успокоилась и перестала мне скармливать жирную пищу. Но была ещё масса других вещей, по которым мы спорили: ей хотелось, чтобы я спала по четырнадцать часов в сутки, загорала по пол дня, лёжа на солнцепёке. Я отказываюсь, она опять бьётся в истерике. Почему-то она решила именно меня сделать паинькой, шёлковой и послушной для всех. И что самое страшное — абсолютно безотказной. Я бывала спрашиваю её: "Как же я смогу сохранить невинность до свадьбы, если буду для всех уступчивой и безотказной?". А она мне: "Тебе ещё рано о свадьбе думать! — и тут же, со слезой умиления и с мёдом в голосе добавляет, — Вот если встретится человек, которого ты полюбишь и который тебя полюбит, тогда и выйдешь за него замуж." А то ещё приводила в пример какую-нибудь сказочную героиню, Золушку: "Вот какая она была добрая, безотказная! И замуж вышла за принца!" Тут уже я взрываюсь: "Добрая, безотказная… Да кто на неё, замухрышку, смотрел?!" Как же я уставала от её фантастического идеализма. Как много раз мне потом хотелось проверить и перепроверить её слова. Как часто я себя ловила потом, что она меня провоцировала этими россказнями на такие проверки! Как тяжело было сталкиваться потом с жестокой действительностью, сколько из-за этого идеализма трагедий мне потом пришлось пережить в жизни!

Но тогда я ещё об этом не думала. Старалась быть послушной. Но она всегда находила повод придраться. Терроризировала она меня нещадно. И постоянно жаловалась на меня за мою неуступчивость. Стоило только к нам в дом прийти посторонним людям, как она тут же начинала рассказывать, какая я плохая, непослушная, как извожу её своими дерзостями, отказами, как я "плохо кушаю". Не было ни одного случая, чтобы она не заставила кого - нибудь из гостей прочитать мне нотацию. Натравливала их на меня. Многие тут же и нападали на меня с упрёками, не дослушав её жалоб. Стоило мне только сказать: "Нет! Это не так! Это не правда!", как она тут же налетала на меня, начинала трясти и размахивать кулаками. А потом не стеснялась лупить даже при посторонних. С воплем: " Я слабая, больная женщина, а ты меня изводишь!" — налетала и начинала отвешивать пощечины ¹. Ладошки у неё были пухленькие, тяжёлые… С её подачи и другие родственники стали от меня требовать всего самого для меня неприемлемого и нетерпимого, — того с чем я никак не могла согласиться, и от чего с души воротило.

А дальше — больше. В шестнадцать лет меня разлучили с парнем, одноклассником, который, как я теперь понимаю, был моей "половинкой". Потом уже просто швыряли меня как куклу куда угодно — куда взгляд упадёт, то на один провальный проект моих родичей, то на другой. Хотела учиться на ювели;ра после школы — не позволили: вредно для здоровья. И тут же отправили на номерной завод, работать с эпоксидными смолами. Где уважение к моим правам, где логика? И опять: "Не смей отказываться! Ты должна быть послушной, уступчивой!". Чуть только повзрослела, мать (ИЭЭ, Гексли) испугалась, что я рано замуж выйду и стала одевать меня, как маленькую девочку: покупала одежду в детском магазине ярких, дурацких расцветок с идиотскими бантиками и заставляла носить. Институт мне выбрала по своему вкусу, а потом заставила пойти и подать документы.

К этому моменту я уже почти совсем разучилась говорить "Нет!". Твёрдости хватало только на то, чтобы отказывать в близости мальчикам. Но родичи меня и тут опередили: выдали замуж по своей воле и своему усмотрению. Сказали: "Пойдёшь!" — и точка! Хотя в нашей семье таких традиций до сих пор ещё не было: и мама, и бабушка выбирали себе мужей по своему вкусу. Дальше началась череда других принуждений, и тут уже и мама, по примеру бабушки, взрывалась и наливалась гневом всякий раз, когда я говорила "Нет!". А спорила я теперь всё реже и реже. По счастью, мне через несколько лет удалось развестись с первым мужем, но дальше всё пошло только хуже: я уже была так запугана своими близкими, что боялась отказывать кому бы то ни было, боялась говорить "нет". Мне казалось, что если я это скажу, на меня набросятся с кулаками. У меня душа уходила в пятки при одной только мысли о последствиях моего согласия, но тем не менее, приходилось со всем соглашаться, просто потому, что язык не поворачивался говорить "Нет!". Хочу сказать "Нет!", а говорю "Да!". И сама холодею от ужаса, и ничего с собой поделать не могу. Потом уже родственники начали меня упрекать, говорили: "Ты даже ангела в демона превратишь! Рядом с тобой любой мужчина станет деспотом! Нельзя же так во всём им потакать!" (Они уже забыли, как выбивали из меня мою неуступчивость, рассчитывая, что она будет приоритетной для них, избирательной: им, родственникам, я буду уступать, а другим нет. А она стала тотальной, универсальной…) Что только не происходило в моей жизни! Кто только ни обращался ко мне за помощью. Одолжить денег? — пожалуйста! Прописать на свою жилплощадь? — сколько угодно! — хоть временно, хоть постоянно. Первого мужа обеспечила жилплощадью, за второго заплатила его алименты до момента совершеннолетия его трёхлетнего сына. (Его бывшая жена "Волгу" смогла себе купить на эти деньги.) Третьему мужу (ЛИЭ, Джеку) отдала квартиру и сбережения все, какие были. Он просто судорогой изошёл, когда упрашивал меня продать квартиру и отдать деньги ему. Уговаривал пока пожить у свекрови. А когда я осталась ни с чем, свекровь (СЛЭ, Жуков) выгнала меня из дома. Просто взяла и выгнала на улицу. Мужу (ЛИЭ, Джеку) запретила пускать меня в дом. Нашла ему другую женщину, обеспеченную. Друзей его обзвонила, распорядилась меня "гнать поганой метлой", если я заявлюсь. Муженёк мой поступил ещё лучше: схватил в охапку какие - то мои вещи, посадил меня в автофургон и вывез в "чисто поле" — в какое-то общежитие, где он, якобы, договорился о моём проживании: снял для меня комнату, заплатив за месяц вперёд и исчез. Меня погнали оттуда уже через неделю. Родственники мои были уже далеко… и не могли мне помочь. Ну, что делать? — ютилась по чужим углам, работала, где придётся, соглашалась на любые условия оплаты. Сколько раз сидела без денег, отказывала себе в самом необходимом, но даже тут мой бывший супруг (а ныне муж обеспеченной женщины) меня находил и выпрашивал деньги или еду. (Какие-то странные у него были отношения с обеспеченной женщиной). Часть моих вещей, которые ещё оставались у него, свекровь продала, поскольку считала меня обязанной платить за коммунальные услуги на её жилплощади, где я пока ещё была прописана, но не жила. Прописки на своей жилплощади у меня к тому времени уже не было. Последние драгоценности, которые у меня ещё оставались (обручальное кольцо и серёжки) тоже пришлось отнести в скупку и продать, когда бывшему мужу в очередной раз понадобились деньги. И наступил момент, когда не осталось у меня вообще ничего: ни крыши над головой, ни работы, ни средств к существованию. Зато подступили болезни… И вот тут уж я натерпелась страданий, когда во время тяжелейшего приступа пришлось паковать чемоданы и переезжать на другую квартиру, искать себе другое жильё!.. А все эти мучения с квартирными хозяйками, которые так взвинчивали цены, что — куда там!.. А я же не умею отказываться, не могу торговаться, не могу говорить "нет"! Сейчас, — слава Богу! — удалось найти себе закуток (в гробу наверное просторней!), удалось спрятаться от всех, жить за закрытыми ставнями, с отключенным телефоном, вдалеке от всех бывших родственников и друзей, чтобы уже никогда и ни от кого не слышать никаких просьб. Потому, что говорить "Нет!" я всё ещё не могу. — язык не поворачивается отказать: сколько раз брала на себя чужие долги, чужие налоги, чужую вину. Я уже научилась переносить тяжёлые испытания, привыкла обходиться без посторонней помощи и полагаться во всём только на себя. А говорить "нет" — так и не научилась! Для меня главное — сейчас ни с кем не общаться, чтобы не идти на поводу у чужих просьб. До пенсии осталось — всего ничего, — как-нибудь дотяну. На свою прошлую жизнь я не могу оглядываться без отвращения: содрогаюсь от ужаса… Вспоминаю её, как кошмарный сон, который всё ещё продолжается и никак не закончится. И весь состоит из одних только провалов, упущений, ошибок. Сколько своих шансов я отдала другим — не перечесть! Сколько средств растратила на безнадёжно неблагодарных людей, которые впустую всё разбазарили, прокутили, потратили на игру, на авантюры, афёры, пустые, суетные хлопоты. Бабушка ещё успела дожить и увидеть начало всех моих крушений и очень переживала из - за этого. Считала себя виноватой в том, что "сломала" мне жизнь: сделала меня жертвой чужих прихотей и чужой воли, приучив к безотказной покорности. Хотя в первую очередь, я была жертвой её прихоти и её амбиций, — её желания осчастливить весь мир, создав этакое идеальное существо — этакую кроткую, нетребовательную, неприхотливую Золушку, достойную сказочного принца — безупречно покорную, безоглядно жертвенную и беспредельно уступчивую… — этакую кроткую "овечку", ставшую пожизненной приманкой для "волков"."

¹ Характерное агрессивно - защитное проявление мобилизации волевой сенсорики Достоевского (-ч.с.4), при которой он ( ЭИИ), устав от обязанностей опекуна и ощутив приступ слабости, начинает терроризировать (физически истязать) своего подопечного, стараясь оградить себя от его претензий и сохранить для себя хотя бы малую толику оставшихся сил.

Можно представить себе всю бездну отчаяния человека (Драйзера), у которого "с корнем", словно больной зуб, вырвали столь ненавистный Достоевскому аспект волевой сенсорики. (Если, изувеченного, лишённого рук и ног ребёнка унести в лес и оставить там без помощи, бросить на произвол судьбы, — это будет равнозначный по степени жестокости поступок.) Точно так же и здесь изувечили человеку модель: волевой реализации, волевой защиты — никакой! (Человек не имеет права сопротивляться насилию, даже выраженному в форме настойчивых просьб, не имеет права отказываться и отказывать.) Интуитивной защиты — никакой! (Человек не имеет права ни предчувствовать, ни предотвратить беду, он не имеет права сомневаться в честности заверений бесчестных людей, он не имеет права не верить их обещаниям. Он обязан идти на уступки.)

Одновременно с этим: логической защиты — никакой. Ребёнок видит бездну лицемерия, двуличия и лжи этой заботливой и любящей бабушки, которая с одной стороны навязывает ему противоестественные условия существования, требует подражания героиням романтических сказок и сериалов, но при этом является антиподом той программы, которая навязывает сама. Восхищаясь их кротостью, являет собой образец вопиющей жестокости. Требуя безоговорочной уступчивости от ребёнка, является образцом несокрушимого, железобетонного упрямства.

Понятно, что ни логической, ни этической, ни нравственной сути во всех этих "добрых отношениях", калечащих его психику, и соответствующих им "воспитательных мерах", ребёнок - ЭСИ не видит. "Любящая" бабушка набрасывается на девочку злобной фурией, навязывает ей вредные, ненавистные вкусы, нездоровые, вредные привычки и в каждом конкретном случае заставляет её поступать во вред себе или неправильно. Постоянно совершает насилие над её здоровьем, судьбой, жизнью, личностью, навязывая ей всё это, и при этом не устаёт "учить" её "человеколюбию", жертвенно - чуткому и деликатному отношению к ближнему. А где чуткость, по отношению к самой девочке? Где уважение к её личности, её взглядам, её вкусам, её мнению? Почему она не имеет права на своё мнение? Почему не имеет права на отказ, когда ей навязывают то, от чего с души воротит — заставляют толстеть, есть всякую бурду, одеваться, как пугало. Почему она не имеет права даже защищать своё здоровье, когда её калечат морально и физически? И где он — пример чуткого и деликатного отношения к ней со стороны взрослых? Почему они от неё ждут того, чему сами не являются примером?

Как это похоже на Достоевского: считаться с желаниями чужих людей и игнорировать просьбу близких. Устраивать "культ ребёнка", демонстративно расстраиваться "из-за того, что он не доел пончик" и одновременно с этим жестоко подавлять его волю, бойкотировать все его просьбы и терроризировать намеренным безразличием к его желаниям, постоянно унижая его этим, давая понять, что он здесь "никто" — самый маленький и самый бесправный человек, а потому и должен безоговорочно повиноваться старшим, которые лучше знают, что ему нужно. Бабушка в вышеописанном случае была уверена, что девочку надо откармливать как клушу, растить, как тупое, ленивое животное, заставлять её только есть, да спать, воспитывать, как жертвенную овечку, предназначенную для заклания.

10. Достоевский — Драйзер. Расплата за иллюзии
Дорого приходится платить Драйзеру за желание Достоевского обращаться с ним, как пластичным материалом, из которого можно лепить всё необходимое и желаемое, или как с подопытным кроликом для своих опасных педагогических и социальных экспериментов, ставящих целью подменить желаемым действительное.

Дорого приходится платить Драйзеру за стремление Достоевского создать идеальный мир исключительно методами воспитания "идеально уступчивого человека", рассуждая так: "Если я воспитаю идеально уступчивого человека, которого за его кротость все будут любить, и если другие сделают то же самое, — можно только представить, каким идеальным сразу же станет мир: волки будут пастись рядом с ягнятами, и все будут дружить друг с другом и мирно щипать травку. А для этого (согласно методике) нужно уже сейчас начинать вырывать у волчат коготки и зубки, а у ягнят обрезать копытца и рожки, чтобы все они были мяконькими и пушистыми, абсолютно бесхребетными и бескостными, уступчивыми и покладистыми. Это ничего, что они пока не довольны таким воспитанием — плачут, сопротивляются, — счастья своего не понимают! Зато потом, — какой будет красивый и идеальный мир, когда все упрямые и агрессивные "зверюшки" станут в нём безобидными, как мягкие игрушки!

Спрашивается: а где же этическая программа ЭИИ во всём этом? Где она, — любовь к ближнему?

Ответ: она присутствует как далёкая стратегическая цель. Вот когда превратим всех сущих на Земле в кротких ягнят (или в белых пушистых кроликов), мирно жующих травку, вот тогда и наступит вселенская любовь к ближнему: никто никого не обидит, потому, что все они — животные безобидные. А превращать ребёнка в безобидное и бессловесное животное можно начинать уже сейчас. Если эксперимент удастся, глядишь, и другие твоему примеру последуют. А для того, чтобы эксперимент прошёл успешно, надо брать в обработку ребёнка, предрасположенного к добру — тихую, спокойную, послушную девочку. Вот она сидит себе, никого не обижает, с куклами играет, — подойди и лепи из неё всё, что хочешь, — дерзай и терзай в своё удовольствие! Ни в чём себе не отказывай, потом посмотрим, что вылепится.

11. Достоевский. Двойственное отношения к насилию
О сложных и дву- стандартных отношениях Достоевского к силе и насилию уже много раз говорилось. Истребление сильных путём преобразования их в бессильные, бессловесные и бесхарактерные существа — один из распространённых способов борьбы Достоевского с насилием, со "скрытой" и немотивированной агрессией во всех её проявлениях.

Закон простой: если не хочешь, чтоб над тобой совершали насилие, будь насильником сам. А если, при этом, ты слывёшь кротким, чутким, доброжелательным человеком, если мотивируешь свои действия благими намерениями и высокими гуманистическими идеалами, — никто никогда не заподозрит в тебе злого умысла. Никто никогда не поверит, что любящий и близкий родственник третирует своего ребёнка, если он мотивирует это лучшими побуждениями, — делает это "для общего блага", "для блага ближнего", "в воспитательных целях вообще".

Бытует мнение: "Близкий родственник не может желать зла своему ребёнку — так не бывает!". (А особенно, когда он через два слова на третье говорит: "Я учу тебя добру, я хочу, чтоб ты был хорошим и добрым! Чтобы тебя все любили!".) Считается, что ребёнок должен быть благодарен ему за такую заботу о его будущей судьбе и может быть абсолютно уверен в том, что ему желают добра.

Но тогда на кого и на что списывать все эти преступления?! — на невежество, ханжество, жестокость, беспросветную глупость, безнаказанность взрослых? На неопытность и неосведомлённость детей? А что может объяснить пятилетний ребёнок своей невежественной, глупой и амбициозной бабушке, которая задалась целью сделать из него "сверх - человека", — чтобы стал праведником при жизни, — этакого предельно покладистого "человека - невидимку", — чтобы места не занимал, ничего не требовал и не просил, был мягким, щадящим и деликатным, как благоприятная воздушная среда. Чтобы мечтал о воздушных замках, жил в ирреальном пространстве и ожидал сказочного принца, который за ним приедет и увезёт, куда надо. А приезжают и увозят санитары из психбольницы, или грузчики из похоронного бюро…

12. Достоевский. Двойственное отношение к обещанному. (Позиция: "Отказывать в просьбе нельзя, а разочаровывать действием — можно")
Позиция Достоевского: "Отказывать в просьбе нельзя, а разочаровывать действием можно", являясь производным его творческой, манипулятивной интуиции потенциальных возможностей, позволяет ему предусмотрительно избегать конфликтов, во многих сложных, "неудобных" ситуациях, требующих от него слишком больших жертв и уступок, чрезмерной мобилизации сил и возможностей. Во избежании этого Достоевским и практикуется двустандартное отношение к обещаниям, стараясь не наживать себе отказом врагов. Отсюда и правило: "Если ты обещаешь человеку свою помощь, это ещё не значит, что ты должен её оказывать, — мало ли как могут сложиться обстоятельства! Главное, не обижать человека отказом".

Хоть Достоевский и придерживается такого правила, он не всегда ему следует. Особенно, если должен не только согласиться с неудобными для него условиями, но и поставить под этим соглашением свою подпись на юридически заверенном документе. На такой риск Достоевский не идёт (предусмотрительный). И очень огорчается, когда от него этого требуют.

Обижается, когда видит, что его устному обещанию не доверяют.

Пример:
Адвокат фирмы (ЭИИ, Достоевский), закрывая страховой счёт увольняющемуся сотруднику, сначала потребовал расписку за сумму и деньги, а назвал сумму этих денег сделал окончательную выплату этой суммы только через неделю. А когда работник (ЭСИ, Драйзер) сказал: "Так, давайте, я через неделю вам и распишусь в получении. Сумма-то не маленькая: почти тысяча долларов!". Адвокат (ЭИИ, Достоевский) весь затрясся от волнения, покраснел, перегнулся через письменный стол, лицо свой приблизил к работнику, в глаза ему посмотрел глазами, налившимися от гнева и, подавляя ярость, с придыханием тихо, но внятно сказал: "Расписку даёте сейчас, а деньги будут потом. Мне без вашей расписки их для вас не получить!". "Но ведь я даже не знаю суммы, которая мне причитается" — Возмутился Драйзер. "Получите деньги, тогда узнаете." — отрезал адвокат, давая понять, что разговор окончен.

Через неделю деньги работнику были выплачены. Сумма окончательного расчёта страховки оказалась смешная (в восемь раз меньше ожидаемой). А расчётный лист этой суммы работник, закрывший страховку, так и не получил. (А с другой стороны, какие могут быть претензии? Этот адвокат ведь не обещал выплатить всю сумму, да ещё после того, как за неделю до этого получил расписку в получении с пробелом на том месте, где пишется сумма. Мог бы вообще "кинуть" и не выплатить ничего (тем более, что все документы для того, чтобы отстоять свои права, у него на руках были). Но он всё -таки что - то работнику выплатил. Так что, считай, и обещание своё выполнил. А уж как выполнил, — не взыщите и не спрашивайте… )

Другой пример: милейшую девушку ЭИИ (Достоевский) должны были взять на работу, на фабрику художественных промыслов. Работа по росписи фарфора, — красивая, приятная работа, но трудоёмкая и низкооплачиваемая. И всё бы ничего, но у девушки потребовали письменное обязательство в том, что она проработает на этом месте три года без увольнения. А если уволится, на неё подадут в суд и взыщут огромную денежную неустойку. (Хозяйка фирмы (Штирлиц) такими методами боролась с текучкой кадров.) Девушке очень хотелось получить эту работу. Но не может Достоевский закабалить себя на три года, — побоится упустить лучшие альтернативные варианты. (Это же какой удар по творческой функции (- ч.и.2) — интуиции потенциальных возможностей!) Девушка стояла и рыдала возле кабинета директора очень громко и долго. Все сотрудники ходили её утешать, а она им сквозь всхлипывания говорила, что очень хочет получить эту работу, но не может согласиться с такими условиями и этой распиской. Вот если бы от неё не требовали письменного обещания, тогда бы она возможно и согласилась. Где-то полтора часа продолжалась эта слёзная демонстрация перед кабинетом директора. Победила хозяйка фирмы: условия приёма на работу не изменила. (Из-за чего ей вскоре пришлось закрыть своё предприятие, потому что с такой распиской устраиваться на работу желающих не находилось.)

13. Драйзер. Работа с превышением сил и возможностей. Отношение к обязательствам и обещаниям
В отличие от Достоевского, Драйзер (как программный этик и творческий волевой сенсорик с высоко развитым чувством ответственности не может позволить себе пойти на такие уловки (устно обещать что - либо, а потом "кидать" и "соскакивать"). Даже если бы с него не взяли подписку, достаточно было бы и одного его устного обещания для того, чтобы выполнить все условия. (К слову сказать, работница той же фабрики - ЭСИ, Драйзер, отработала ровно три года от звонка до звонка — до самого закрытия фирмы, без всяких расписок. И только потому, что когда - то имела неосторожность устно дать такое обещание: её попросили согласиться на предложенные условия, и она согласилась, потому, что ей тоже очень работа была нужна. Все свои обязательства перед фирмой она выполнила. Но когда после окончания оговоренного срока ей предложили ещё худшие, ещё более трудновыполнимые условия, она отказалась их выполнять. На неё обиделись. И ей стоило большого труда уговорить администрацию уволить её "по сокращению штатов" — то есть с выходным пособием и с правом на пособие по безработице. А то, — что же? — она работала лучше других, а получает худшие условия при увольнении. Администрация нехотя пошла ей навстречу.)

Основная проблема (и основная особенность) принципиального педанта -Драйзера как раз в том и заключается, что НЕ отказывая человеку в просьбе (соглашаясь на его условия), он все силы прикладывает к тому, чтобы не разочаровать его и в действии. И из - за этого огромное количество нагрузок и обязательств попадает на его проблематичную (в том смысле что — "осторожную", "разборчивую" и "щепетильную" (в средствах и методах реализации) — "опасливую" интуицию потенциальных возможностей (+ч.и.4).

Уж, если Драйзер что- то пообещал, то выполнит непременно. Ссылаться на то, что он - де чего - то недоучёл, "не владел всей информацией", когда брал на себя трудновыполнимые обязательства, — разводить руками, говорить: "Откуда я мог знать, что не справлюсь?", — не в его правилах. "Устраивать истерику, уходить от ответа, от ответственности, обижаться за то, что от него ожидают выполнения обещанного — тоже не будет. Если обещал — сделает. Даже, если от себя оторвёт. (А уж без этого не обходится: ценой огромной затраты сил, времени, средств и ресурсов он обещанное выполняет.)

И по-другому не бывает, потому что на лёгкие поручения его не подписывают. (Лёгкие поручения выполняют те, кто навязывают ему эту работу).

Потому Драйзер и не спешит разбрасываться обещаниями, что слишком отчётливо видит, как его обязательностью пытаются манипулировать. Поэтому так не любит говорить "Да!", когда по логике вещей, по здравому размышлению, по объективной оценке его собственных сил, возможностей и ресурсов, ему следовало бы ответить "Нет!", чтобы сохранить хоть какую - то толику сил и средств для себя. (Вспомнить, хотя бы, что сегодня ещё не конец света, завтра его тоже попросят о каких то услугах и возможно, трудновыполнимых и дорогостоящих. Поэтому уже сегодня ему не мешало бы остановиться и подумать об этом, и поумерить свой альтруистический пыл: следовало бы отказать настырному, наглому манипулятору и сказать "Нет!" в ответ на его просьбу. ("На "нет" и суда нет. На "да" — жди суда!")

"Но ведь кто - то же должен это сделать!" — нападает на него с упрёками Достоевский. — Сейчас ты сделаешь что - то полезное для кого - то, в другой раз это сделают для тебя! Не надо отказывать и отказываться: сделай, что можешь."

Уступчивый и беспечный Драйзер в очередной раз так и поступает, — "Эх, была - не была! Где наша ни пропадала!". Но потом видит, что и этой уступки уже оказывается недостаточно, — "лохотрон" уже запущен и работает в интенсивном режиме: тем уступил, другим уступил, третьим тоже надо бы уступить, а то неудобно как - то получается: они обидятся, они подумают, что ты к ним хуже относишься.

"Не надо отказываться! Спеши делать добро для людей. Если можешь что - то сделать для них, делай! Если не можешь, попробуй сделать хоть что - то — всё лучше, чем ничего. Они и за это тебе будут благодарны." — наставляет его Достоевский. И не то, чтобы Драйзеру нужна была их благодарность, но он уступает очередному просителю просто потому, что его инволюционная этическая программа (-б.э.1) уже перестраивается на альтруистическую этику отношений (+б.э.), при которой Драйзер идёт по жизни с явным превышением сил и возможностей данных им обязательств и другим, и самому себе. (И попадает в крайне сложное и зависимое положение: число страждущих, — желающих обратиться к нему с просьбами, — постоянно растёт. Одновременно с этим повышается и планка их запросов и требований, которую они намеренно завышают: им интересно определить предел его возможностей, чтобы полнее пользоваться его услугами. Хочется знать, как далеко может зайти в своей уступчивости этот на удивление сговорчивый и покладистый человек (теперь уже привыкший работать на отдачу).

А после этого остановиться в своих требованиях они уже не смогут: каждый старается вытянуть из уступчивого человека по максимуму того, что тот может дать, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях и не думать о том, что другим больше досталось.)

А что же Достоевский? Он во всём этом занимает удобную и выгодную для себя роль "благодетеля за чужой счёт" и "общественного радетеля" (созидателя социальных благ чужими руками). Для этого он и воспитывает новые поколения уступчивых, отзывчивых и безотказных "овечек", готовых жизнью пожертвовать ради чужого блага. Для этого и "пасёт" всю эту армию добровольных "рабов", для того и считает себя их духовным пастырем и добрым наставником.

А на деле всё это оборачивается самым обычным добровольным, жертвенным, рабством, вульгарным сектантством ("районного масштаба"), где человека за его добрые дела ещё и пичкают нравоучениями, проповедями, одурманивают мистицизмом, обещая рай на небесах, мученический венец и ранг "святого" по смерти. Раздувают его честолюбие, ориентируя и на блестящие перспективы в ближайшем будущем: предрекая успехи и всяческие блага при жизни — это уж, кому, что больше нравится. Тут уж "наставник" действует тонко, стараясь угадывать заветные желания своих "рабов", и интуитивное чутьё его не обманывает.

Играя на воодушевлении Драйзера, или "беря на слабо", Достоевский использует его энтузиазм в своих интересах. (Примерно так, как это делает ревизор Драйзера Гексли). Если Драйзер начинает бойкотировать его требования и отказывается быть его послушной, безвольной, бездумной, отчаянной марионеткой, Достоевский с перекошенным (или раскрасневшимся) от гнева лицом, начинает нападать на него с очередными упрёками. Надвигается, упрямо набычившись, сжимает кулаки, словно собирается поколотить его для пущей весомости аргументов.)

— Чем оборачивается для Драйзера эта его уступчивость, его беспредельный альтруизм и бесконечная работа на отдачу?

— Кроме полнейшего истощения ресурсов, — ещё и полнейшей безответственностью по отношению к другим и к самому себе. Когда отказывать в просьбе уже нет сил, а выполнять её — нет ни сил, ни средств, ни возможностей, возникает апатия, ощущение бессилия, ощущение невозможности, что -то изменить в своей судьбе. А вместе с этим приходят и новые беды: бесконечная усталость, болезни, моральная и нравственная опустошённость, одиночество, неустроенность, социальные и экологические бедствия. И тогда уже человек живёт вне этики, и вне обязательств: чувствует себя так, словно и не существует на этом свете, словно где - то ещё по инерции этот мир "обтекает" его стороной.

Достоевский окажет плохую услугу своим "клиентам", если в этот момент всё же попытается подступить к Драйзеру с каким - то поручением или просьбой. Обещание, данное им, будет либо очень плохо выполнено (на грани допустимого минимума), либо не будет выполнено вообще. И вот тогда уже "исполнителя" (все чувства которого к тому времени уже будут перекрыты и пережжены) стыдить будет поздно и бесполезно.

Впрочем, для Достоевского это обстоятельство не смущает: он может и на выжженную землю прийти, чтобы засеять новые семена "разумного, доброго, вечного"…

14. Достоевский. Неразборчивость в средствах оказания помощи
Себе Достоевский работать на износ не позволит. При его слабой и проблематичной волевой сенсорике (-ч.с.4) и манипулятивной, творческой интуиции потенциальных возможностей (-ч.и.2), он себя до таких крайностей не доводит. Силы и возможности свои бережёт и предпочитает расходовать экономно. Поэтому часто реальное выполнение обязательство подменяет формальным и мнимым.

В качестве формального соблюдения обязательств Достоевский может предложить такой вариант решения проблемы, который решающим фактически не является, а только создаёт видимость решения проблемы, — то есть, вместо фактического выполнения обещания, подсовывает "обманку", "пустышку". При этом, буквально "на голубом глазу" (разыгрывая роль простака или по - детски наивного человека) выдаёт её за чистую монету, — внушает и себе и другим, что оказывает вполне качественную услугу.

Его изобретательность в этом плане может шокировать окружающих.

Так, например, по просьбе друзей один молодой человек (ЭИИ, Достоевский) искал жильё для их общей знакомой ЭСИ, Драйзера.(Сам вызвался услужить и очень обиделся, когда узнал, что кто - то ещё ей помогает в этом вопросе). Подобрал два варианта, — две комнаты в разных коммуналках: одна — рядом по соседству с вором - рецидивистом, недавно вернувшимся из мест заключения, другая — в двух - комнатной коммуналке рядом с соседкой шизофреничкой, состоящей на учёте в псих.диспансере. При этом настоятельно рекомендовал выбрать один из этих двух вариантов. Друзьям заявил, что не будет искать других вариантов, если эти останутся невостребованными.

Его "добрая услуга" в конечном итоге обернулась против него: одну из комнат (в квартире с вором - рецидивистом) ему самому (в силу сложившихся обстоятельств) пришлось вскоре занять (это была комната его родственников). Кончилось для него всё это очень большими проблемами — долгими судебными разбирательствами и другими неприятными хлопотами.

Досадная неувязка произошла и тогда, когда тот же молодой человек (ЭИИ, Достоевский) предложил свою помощь в трудоустройстве (всё той же) подруги - ЭСИ — вызвался показать её рисунки руководителю дизайнерской группы той фирмы, в которой работал сам. Через несколько дней "с сожалением" сообщил, что рисунки её впечатления не произвели. Развёл руками и отказался от дальнейших хлопот и поисков работы для неё. А ещё через какое - то время "очень удивился", когда узнал, что её рисунки выставлены на продажу в одном из элитных художественных салонов города.

Подменяя мнимой услугой реальную, Достоевский в этическом плане бывает далеко не так безупречен, каким хотел бы казаться. Иногда он пользуется этим приёмом и для того, чтобы под видом доброй услуги досадить потенциальному конкуренту или нейтрализовать его: сбить с него гонор, приглушить его деловую активность, подавить творческую инициативу, пустить его по ложному следу с тем, чтобы завести в тупик, поставить в неловкую или безвыходную ситуацию, заставить его потерять время и упустить свой шанс.

Все эти "трюки", "подставы" и козни, преподносимые как добрые услуги, возмущают и шокируют Драйзера. Это двойственное отношение Достоевского к этическим нормам, двуличное и лицемерное отношение к обещаниям, неразборчивость в средствах оказания услуг (чем, по меньшей мере можно оправдать его козни), заставляет Драйзера с ещё большим недоверием относиться к показной благожелательности Достоевского, а затем и отказываться от его добрых услуг, даже если тот и относит их "очередные" и "досадные" срывы за счёт "случайных недоразумений", ссылаясь на непредвиденные и независящие от него обстоятельства.

Пример:
Две подруги (ЭСИ, Драйзер и ЭИИ, Достоевский) пытались сделать карьеру в шоу - бизнесе. Раскручивались они обе достаточно скромно: собственными силами, средствами и возможностями. Но подруге - Драйзеру неожиданно повезло: участвуя в музыкальном конкурсе, она вышла в финал и получила возможность выступить в развлекательной субботней телепередаче. Одновременно с этим у неё появилась возможность устроиться на работу в очень престижный коллектив, и ей хотелось представить на собеседовании видеозапись будущего выступления. Она заранее попросила подругу ЭИИ, Достоевского записать на видео нужный фрагмент телепередачи, и та пообещала в точности исполнить её просьбу. Выступление на телевиденье прошло успешно. Но запись этой телепередачи подруга - ЭИИ, ссылаясь на занятость, всё как - то не спешила передать. Встретились они в день собеседования, в каком - то случайном месте, на улице, на перекрёстке. Подруга - ЭИИ передала пакет с видеозаписью, которую Драйзер уже через полчаса должна была представить взыскательному работодателю. То, что она увидела на этом диске, её шокировало и удивило до крайности: это было не её выступление, и не в её жанре… В тот же вечер она позвонила подруге и спросила: "Как это понимать?!". В ответ услышала: "Извини, я ошиблась диском.". Хотя, отдавая в тот злополучный день этот диск, она клятвенно заверяла подругу, что диск проверила, с диском не ошиблась, и перепроверять, и просматривать его перед собеседованием ей не нужно.

Меньше всего Драйзер предполагает наличие такого чувства как зависть в этом милом, кротком (на первый взгляд) и услужливом Достоевском, — не ожидает от него той чёрной зависти, которая не позволяет дельта - интуитам допустить к перспективному полю возможностей потенциального их конкурента.

Инволюционная интуиция потенциальных возможностей, доминирующая в модели ЭИИ, Достоевского (-ч.и.2) — аспект аристократический и даёт определённые ранговые преимущества в дельта - квадре. Упустить их или предоставить другим здесь желающих не находится. В дельта - квадре неудачники плачут, а "везунчики" торжествуют. И никого не касается, какими средствами они захватили себе эти возможности, — перекрыли к ним доступ другим, или перехватили у них этот шанс, — об этом никто здесь допытываться не будет. Важнее всего результат, — конкретные достижения и успехи.

Глава IV

15. Драйзер — Достоевский. Разделение обязанностей
Раздражение Достоевского часто является следствием физической усталости, общего переутомления и связанного с этим плохого самочувствия. Не получая должной практической помощи со стороны окружающих, Достоевский (ориентированный на дополнение с заботливым и деловым сенсориком - экстравертом Штирлицем) требует к себе повышенного внимания и заботы. Из - за это часто разыгрывает из себя роль чрезвычайно занятого, загруженного - перегруженного работой человека, стремящегося везде успеть, всем угодить и в конечном итоге не справляющимся даже с минимальным количеством своих обязанностей. Представительницы этого ТИМа часто перед домочадцами часто разыгрывает роль "загнанной домохозяйки": рассчитывая на их помощь и поддержку, "из последних сил", — жалуясь на усталость и на недомогание, за всё берутся и всё бросают, ничего не доделывают до конца, надеясь, что кто - то подхватит их инициативу и завершит начатое. (Для них это один из способов навязывать свою деловую; программу окружающим).

Достоевский не из тех, кто берётся за бревно с тяжёлого конца. В совместной работе он предпочитает брать на себя наименьшую нагрузку, отстраняясь от всех остальных дел. В отличие от Драйзера он не склонен переоценивать свои возможности, поэтому работая в паре с ним большую часть ответственности, нагрузки и обязательств.

Примеров можно привести множество.

Один из них:
Два парня — Драйзер и Достоевский разгружали грузовик, переезжая на другую квартиру. Достоевский загрёб в охапку какую - то одежду и посуду, которую зачем - то вынул из корзины, тут же у него всё это мимо рук посыпалось, что - то разбилось… Драйзер, видя всё это, попросил его пока что постоять в сторонке, до тех пор, пока он сам ему скажет, что и как нужно делать. Эффектное зрелище представляла собой завершающая сцена этой разгрузки: Драйзер шёл впереди и нёс в руках огромную коробку с телевизором, Достоевский шёл за ним следом и нёс в руках картонную крышку от этой коробки. Время от времени, чувствуя, что роняет коробку, Драйзер к нему оборачивался и сквозь зубы кричал: "Поддержи это, помоги мне!", Достоевский, рассеянно глядя куда-то вверх, говорил: "Да-да…" и продолжал нести в руках одну эту крышку.

Другой пример:
Две студентки педвуза — Драйзер и Достоевский — работали пионервожатыми в одном отряде. Драйзер с утра до вечера носилась, как угорелая по этому лагерю, пытаясь занять детей. Играла с ними в спортивные игры, готовила программы к конкурсу самодеятельности и к игре в КВН, в плохую погоду вела кружок рисования, готовила их к конкурсу отрядной песни, и к спартакиаде, и к участию в военной игре "Зарница". И уборкой территории с ними занималась, и физзарядку по утрам поводила, и строевой марш с ними отрабатывала. Но иногда ей хотелось узнать, а чем в это время занимается её напарница — вторая вожатая, ЭИИ, Достоевский. Оглядывалась по сторонам и находила её сидящей на травке, или на скамеечке, читающей девочкам сказки или плетущей веночки из васильков. Предложение Драйзера взять на себя хотя бы часть из их общей нагрузки, принималось её напарницей - Достоевским в штыки: "А что ещё делать? Я и так работаю" — обиженно говорила она. Иногда она одна уходила с территории лагеря в лес или на пляж загорать. "Нет, чтобы с собой детей взять!" — возмущалась ЭСИ, Драйзер. Начальница лагеря, отдыхая на пляже, тоже встречала там вожатую -ЭИИ и отчитывала её по всей форме. Но та ссылалась на свою слишком деятельную напарницу - Драйзера: "А что мне делать, если она на себя всё берёт, другим работы не оставляет…". Потом Драйзеру за её же активность влетало.

16. Драйзер — Достоевский. Отсутствие должной суггестии по аспекту деловой логики
В семейных, в супружеских отношениях отсутствие должной суггестии по деловой логике усиливает мнительность и раздражительность Достоевского. Ему кажется, что партнёр не желает о нём заботиться, отказывает ему в материальной поддержке, в дружбе, во взаимопомощи. У Достоевского возникают сомнения в чувствах его партнёра. Ему кажется, что партнёр недодаёт ему душевного тепла и любви. Напрямую он этого потребовать не может (этик - аристократ). Начинает издалека подводить партнёра к нужному выводу, воздействуя на него сначала намёками, дурашливыми выходками и потом уже капризами и упрёками, переходящими в открытое раздражение непонятливостью и недогадливостью его партнёра. После чего становится ещё более требовательным, обидчивым и раздражительным. Выжимая из партнёра каждую новую услугу, Достоевский предусмотрительно запасается ими впрок. Просьб партнёра он при этом не слышит: сосредоточен только на себе и на том, что ему что - то недодают. При этом всем и каждому жалуется на партнёра, обвиняет его в отсутствии чуткости, внимания и заботы. (Потом, стыдясь своей минутной слабости и боясь злоупотреблений его откровенностью, предусмотрительно жалуется на тех, кому пожаловался на своего партнёра, — на тот случай, если они ему донесут. Потом устаёт от враждебного отношения с окружающим миром и призывает всех к умиротворению отношений.)

Партнёр (а тем более, Драйзер) начинает понимать, что по мере оказания услуг всё больше запутывается, — попадает в "лохотрон": сколько ни окажешь внимания и заботы, всё мало. Опасаясь откровенной эксплуатации, он пытается поумерить запросы Достоевского, выражая всё большее недовольство по поводу каждого из его новых требований. Достоевского, соответственно, возмущает такая позиция: "Любящий человек не будет считаться со своими затратами! Не будет смотреть, много сил и внимания он уделил, или мало! — поучает он Драйзера, — Любовь требует жертв". И тут уже Драйзер находит, что возразить: "Любящий человек не делает из любви предмет торга, требуя всё больших и больших её доказательств."

Сталкиваясь с контраргументами Драйзера, Достоевский приходит в ещё большее раздражение. Ему кажется, что этот человек просто не желает его понимать, ничего не желает для него делать. И начинает отвечать ему тем же — бойкотами, которые теперь уже тормозят деловую и творческую инициативу Драйзера, что в сочетании с другими запретами и ограничениями, навязываемыми Драйзеру Достоевским, производит на Драйзера впечатление откровенного саботажа.

Не получая должной суггестии по аспекту своей деловой логики (+ч.л.5) и не получая никакой фактической помощи со стороны Достоевского (бойкот есть бойкот!), Драйзер, пытается теперь уже самостоятельно решать свои и его (Достоевского) деловые проблемы. Но постоянно наталкивается на его немотивированное и упорное сопротивление.

Всё это напрямую приводит их к волевому противоборству — противоборству двух статиков, каждый из которых считает, что теперь, после многих уступок и упущений им пришла пора взять реванш. Драйзер уже не способен уступать Достоевскому, бойкоты которого поставили их общее дело на грань провала.

Продолжая отстаивать свою точку зрения, Драйзер снова и снова наталкивается на упорное — железобетонное! — сопротивление Достоевского, переломить которое ему не удаётся даже при полной мобилизации всех своих сил (подаваемых с позиций аспекта изобретательной, творческой своей волевой сенсорики (+ч.с.2).). Достоевский мобилизует свою ДЕКЛАТИМНУЮ ВОЛЕВУЮ СЕНСОРИКУ (-ч.с.4) и уходит в глубокий отказ — удерживает оборону позиций своих до последнего, — так, словно отчаянное положение их общих дел его совершенно не беспокоит — гори оно синим огнём!

Ситуация заходит в тупик У Драйзера возникает ощущение, словно он лбом пытается пробить бетонную стену. На все его доводы — такие понятные и такие разумные, —Достоевский не реагирует, а упрямо набычившись, стоит на своём, как скала, и не уступает ему ни пяди, действуя вопреки интересам их общего дела, вопреки здравому смыслу, прежним договорённостям и своим обещаниям.

Не удаётся Драйзеру ни переубедить Достоевского, ни переломить, — хоть ты плачь! (Иногда хочется его поколотить, но Драйзер себя от этой меры удерживает. )

Переломить сопротивление "мягкого" и "уступчивого" Достоевского не удаётся иногда даже Жукову! Единственный выход разблокировать его жёсткую оборону —апеллировать к его милосердию и состраданию, — постараться уговорить его сменить гнев на милость. Достоевский уступит просьбе Драйзера (или кого - то другого) только тогда, когда будет уверен в том, что заставил его признать преимущество "доброй воли" над "злой", — преимущество милосердия над насилием. (Человек попросил его по - хорошему, получил его согласие, а попёр на него танком, — ничего не получил: встретил с его стороны жёсткое сопротивление, которому вынужден был уступить.)

Утвердив таким образом "преимущества добра над злом", Достоевский, записывает себе очередную победу в актив, считая что преподал Драйзеру хороший урок.

Не получая должной поддержки по суггестивному своему аспекту деловой логики (-ч.л.5), Достоевский Драйзеру, по большому счёту, не доверяет, в правильности его действий сомневается, его решения и предложения оспаривает, его распоряжения бойкотирует. Часто делает это и для того, чтобы (в лучших традициях дельта - квадры) фактически (а не директивно, формально) подчинить его своей воле, утвердить своё превосходство над ним. Действует изворотливо, дву стандартно — с позиций творческой своей интуиции потенциальных возможностей (-ч.и.2), — подменяя серьёзные отношения игрой, меняя роли по обстоятельствам и по своему усмотрению. Иногда мотивирует свои действия "благими намерениями", — особенно, если поступает вопреки здравому смыслу и их общим деловым интересам, иногда просто оказывается объяснять свои поступки, упрямо нахмурившись смотрит в пол, или искоса лукаво поглядывает, мол, "догадайся сам!".

Н у Драйзера нет времени разгадывать его загадки. А Достоевского это обстоятельство не смущает, — он, знай, продолжает свою игру, словно ничего ужасного и не происходит. Но при этом упорно настаивает на своём, пробивается в руководители, в нарушение субординации продолжает навязывать своё превосходство — кто - то должен взять на себя руководство, партнёр поступает "неправильно"!

17. Драйзер — Достоевский. Противоборство квадровых комплексов
Когда Достоевский "заигрывается" (возомнив себя руководителем), Драйзер от него только и слышит: "Я этого не разрешаю…", "Я это запрещаю…", "Я против этого…", "Нам это не нужно…". Принимая его запреты всерьёз, (а Драйзеру трудно бывает их не принять, потому, что при всей абсурдности, они его в какой - то мере суггестируют своей деклатимной убеждённостью -ч.л.), Драйзер начинает сомневаться в правильности своих действий и невольно подчиняется запретам Достоевского — всё чаще ловит себя на том, что старается их учитывать в своих последующих действиях и решениях. Замечает, что ему всё труднее становится эти запреты нарушать, — какими бы абсурдными они ни были: ("Туда не ходи!..", "На этого не смотри!", "С этим не разговаривай, я этого не разрешаю…"). Запреты Достоевского могут и Джека (не ребёнка, а взрослого человека) сковать по рукам и ногам, хотя деловая логика — его программный аспект. Про Драйзера же и говорить нечего: в результате всех этих запретов он чувствует себя опутанным бесконечным множеством обязательств, скованным огромным количеством ограничений, из которых уже выбраться сам не может, — куда ни повернись, всюду запрет. Чувствует себя ограниченным и зависимым в действиях. А это уже для него удар по квадровому комплексу "связанных рук", которому он сопротивляться не может. И это внутреннее противоборство с самим собой оказывается сильнее всех внешних преград, навязанных ему Достоевским. Подчиняясь внутреннему импульсу (задаваемому квадровым комплексом), Драйзер рвёт свои "путы", а заодно и разрывает отношения с Достоевским, разрушая разом все поставленные им преграды. Нарушает все его запреты, проявляя свою волю, свою творческую и деловую инициативу в полную силу. Чем опять же вызывает обиды и новый протест со стороны мнительного и завистливого к чужому успеху Достоевского, и теперь уже сам его "бьёт" по его дельта - квадровому комплексу "подрезанных крыльев" — Достоевскому не удалось выбиться в руководители, не удалось взлететь выше вышестоящих: его, Достоевского, здесь никто не слушает, с его планами не считаются, его мнение игнорируют, запреты и ограничения его нарушают…

У Достоевского возникает ощущение бесперспективности отношений, возникает ощущение безысходности и тупика. Переломить ситуацию он в очередной раз пытается волевым (-ч.с.4) и эмоциональным (-ч.э.7) напором, что приводит его самого в отчаяние и усугубляет ощущение беспомощности, поскольку эти аспекты не входят в число его приоритетных ценностей. И задействуя их, Достоевский поступает против собственных правил: не позволяя другим действовать окриком и с позиции силы (не позволяя даже говорить на повышенных тонах), действуя с позиции силы, он сам первый нарушает свои же собственные запреты. И теперь слабое объяснение его: "А что же мне делать, если вы по - другому меня не слушаете." — уже никого (а тем более, Драйзера) не убеждает. Двустандартного отношения к их партнёрским обязанностям и правам Драйзер не признаёт, — против этого восстаёт его программный аспект (-б.э.) — "командная" этика отношений.

18. Драйзер — Достоевский. Основная проблема делового и творческого взаимодействия
Драйзер, ориентированный на дуализацию с чрезвычайно активным и деятельным, отчаянным смельчаком — ЛИЭ, Джеком (-ч.л.1 /+б.с.2), в деловом партнёрстве со своим "родственником" попадает в зависимость от Достоевского — человека пассивного, бездеятельного, подавленного страхом и опасениями, — саботажника бойкотирующего его (Драйзера) распоряжения и готового в любую минуту поступиться их общими интересами, идя на поводу либо у каких - то своих мелочных претензий и обид (возбуждаемых в нём чувством зависти, ощущением собственной профессиональной невостребованности или проф. непригодности), либо пасуя перед более сильным и агрессивным конкурентом, из страха и слабости перед которым может поступиться интересами их общего дела, заставляя Драйзера подчиниться возникшим условиям, опутывая его (в целях предосторожности) всякого рода надуманными запретами (-ч.с.4) и унизительными обязательствами, запугивая мрачными прогнозами и предостережениями (-ч.и.2), которые сам же и изобретает, сам верит в них и навязывает собственные опасения другим.

Действуя таким образом, Достоевский сковывает деловую и творческую активность Драйзера постоянными страхами и сомнениями, заставляя его запаздывать с принятием важных решений, при этом отслеживает свои преимущества во времени, которые выигрывает за счёт всех этих проволочек, которые усугубляет ещё и своими бойкотами (своей кажущейся нерасторопностью), своим нежеланием выполнять тяжёлую или рутинную работу и постоянно навязываемым доминированием.

И чем больше Драйзер сомневается в своём праве самостоятельно принимать и отстаивать свои решения, тем с большей уверенностью Достоевский навязывает ему своё доминирование, сковывая его деловую и творческую активность всё новыми обязательствами и ограничениями, угнетая всё новыми страхами и предубеждениями, изводя постоянными упрёками и придирками. Пользуясь случаем (который может сам спровоцировать), Достоевский дотошно и въедливо упрекает Драйзера по любому мнимому или реальному поводу, — по поводу несвоевременности его поступков и действий, по поводу неэффективности принятых мер, по поводу неэтичности мотивов или стиля его поведения.

Вся эта критика действий, поступков и отношений бьёт Драйзера и по комплексу "связанных рук" — из за препятствий, мешающих реализовать ему свой деловой и творческий потенциал и поминутно возникающих (по воле ЭИИ, Достоевского) на ровном месте. Это и "удары" по ЭГО - программе Драйзера, заставляющие его испытывать чувство вины и занижающие его самооценку. Это и "удары" по т.н.с. — проблематичной интуиции потенциальных возможностей (+ч.и.4), обостряющие ощущение тупика, безысходности и заставляющие Драйзера сознавать своё бессилие в сложившихся обстоятельствах, чувствовать ограниченность собственных сил и возможностей, ощущать неспособность преодолеть воздвигаемые перед ним препятствия, неспособность выбраться из этого тупика.

Все эти действия Достоевского, — все навязанные им ощущения, — занижают волевую активность Драйзера, подавляют его волевой самоконтроль. Угнетают его физически и морально, оттесняют на унизительную и зависимую позицию "зомби" — исполнителя чужой вздорной воли, — бесправной марионетки, опасающейся предпринимать крайне важные для себя действия самостоятельно.

19. Достоевский — Драйзер. Антагонизмы родственных отношений
— Что конкретно не нравится представителям этой диады друг в друге?

— То, что им не нравится друг в друге, лежит глубоко в структуре моделей их ТИМов, в сфере квестимности и деклатимности их информационных моделей, а также в сфере реализации их этических ЭГО - программ (которые они постоянно пытаются приблизить к своим эталонам, своим представлениям об этике отношений).

Достоевскому не нравится сенсорная реализация (+ч.с.2) этической программы Драйзера, — её агрессивность, воинственность, её квестимная отчуждённость, "колючесть", холодность, чувствительность к сенсорному и психологическому дискомфорту.

Не нравится и неуживчивость Драйзера, его конфликтность, неумение ладить с людьми.

Вследствие слабой своей интуиции потенциальных возможностей (+ч.и.2) Драйзер не позволяет себе сближаться с теми людьми, которым не доверяет. А не доверяет он очень многим (негативист). Стоит только ему отказаться от привычной своей настороженности и уступить в просьбе кому - нибудь страстно желающему сблизиться с ним, как он тут же попадает в какую - то неприятность, — и всё по вине того же "отчаянно влюблённого" в него человека, стремящегося с ним подружиться и растопить льды его души.

Достоевский часто оказывается в числе именно таких друзей: дистанцию он сокращает очень быстро (стратег - деклатим), авансы раздаёт очень щедро (по крайней мере на словах). На деле же щедрым бывает недолго: быстро обижается, видя что знаки его радушия, его предложение дружбы отвергают или не воспринимают всерьёз. Заметив это, может быстро лишить человека своего расположения и кардинальным образом изменить своё мнение о нём.

Драйзер из - за присущей ему настороженности и холодности часто оказывается в положении именно этих, быстро попадающих в опалу недавних друзей.

Достоевский не прощает Драйзеру его скрытности (свойственной Драйзеру как интроверту - квестиму - негативисту). Драйзеру же не нравятся настойчивые попытки Достоевского, втереться к нему в доверие, "настырно пролезть прямо в душу". Возмущают и вопиюще бестактные (с точки зрения Драйзера), вызывающие на откровенность вопросы Достоевского: "О чём ты сейчас думаешь?", "Что ты чувствуешь?".

Драйзер на такие вопросы не отвечает: он против того, чтобы его душу просвечивали и обшаривали со всех сторон, пытаясь проникнуть в самые сокровенные её тайники. Во всех этих поползновениях он усматривает возмутительную и недопустимую экспансию со стороны Достоевского, покушение на его, Драйзера, внутреннюю независимость, на его внутренний мир, духовные богатства которого Достоевский отмечает, отслеживает, интересуется ими и желает к ним приобщиться (гуманитарий).

Сам факт того, что Драйзер не подпускает его ко всему этому, Достоевского обижает. В каком - то смысле он чувствует себя захваченным врасплох и изгнанным из рая, — святилища чужого храма за то, что слишком уж глубоко захотел проникнуть в чужие тайны. Хотя со своей точки зрения, ничего плохого в этом приобщении Достоевский не усматривает Как этик - деклатим он стирает границы дозволенной откровенности, полагая, что между близкими людьми не должно быть никаких "своих" тайн. Не должно быть неясностей и недоговорённостей: все секреты и тайны должны быть общими, — этого необходимо достичь для полного слияния душ в единое гармоничное целое, а иначе, какая же это будет этическая и духовная близость?

Драйзер же отстраняет от себя Достоевского с такой суровой прямотой и бесцеремонностью, что тот чувствует себя, как пойманным за руку на неблаговидном поступке, — только хотел дотянуться до желанной цели, как его тут же хлопнули по рукам.

Впрочем, Драйзера тоже можно понять: к настырной навязчивости Достоевского, к его, одновременно, и вкрадчивым, и бесцеремонным расспросам он относится, как к покушению на святая святых его внутреннего, духовного мира. Всякий раз после таких проникновений в глубины его субъективного психологического пространства Драйзер чувствует себя обкраденным и обеднённым — так, словно гармоничные сферы его души после этих вторжений оказались разрушены, а сокровенные её тайники понесли невосполнимую утрату и потерю.

Целостностью своего духовного мира Драйзер очень дорожит и никому вторгаться в него не позволяет. А если ещё после всех этих же откровений, глубинных проникновений в его душу и доверительных отношений Достоевский его к тому же и предаёт, Драйзер замыкается в себе ещё больше, а его конфликт с внешним миром ещё глубже обостряется.

Драйзер, разумеется, таких обид не прощает. Но и наказать Достоевского, отомстить ему в полной мере со свойственной квестимам медлительностью не успевает: предусмотрительный Достоевский со своей стороны принимает всевозможные меры предосторожности и в кратчайший срок успевает восстановить против Драйзера всё их общее окружение. Настраивает против него всех, с кем только успевает связаться — так, что в течение двух - трёх дней отношение окружающих к Драйзеру в корне меняется.

Драйзер, в ответ на бурную активность, развиваемую Достоевским, ничего не предпринимает, — выжидает, дожидается конечного результата этой акции, чтобы потом попросту вычеркнуть из своей жизни и из своей памяти всех тех, кого Достоевский настроил против него. Исключение составят люди, с которыми Драйзера связывают очень близкие и очень дорогие ему отношения. За возвращение их доверия и расположения к нему Драйзер будет упорно бороться.

При таком нарастающем вокруг него напряжении внешняя (обманчивая) невозмутимость Драйзера может до такой степени раздражать Достоевского, что ему самому захочется вывести его из равновесия колкими и язвительными замечаниями смутить его до глубины души и пробить эту его непроницаемую броню. Найдя себе сильного и влиятельного покровителя и настроив его соответственно, Достоевский приводит его на встречу с Драйзером, желая одержать моральную победу над ним и закрепить фактическое превосходство.

И тогда уже Драйзеру бывает интересно посмотреть на Достоевского, который, выглядывая из - за широкой спины своего защитника, в самых глумливых и самых язвительных выражениях с ним "объясняется", пытаясь прощупать предел его терпения, выбить из равновесия, вывести из себя.

С невозмутимым спокойствием Драйзер, следуя требованиям своей ЭГО - программы и наблюдательной этики эмоций (+ч.э.7), с интересом разглядывает искажённое гримасами лицо Достоевского, отслеживает его мимику, интонации, ехидное выражение глаз, — всё это ему необходимо запомнить, прежде чем разорвать отношения с Достоевским после этой встречи раз и навсегда.

Когда он видит, как Достоевский выглядывает из - за плеча своего защитника, как говорит из - под его руки, льнёт к нему, словно прячется у него под крылом и при этом забавляется от души ощущением своей защищённости и мнимого превосходства, — хихикает, дурашливо веселиться, прикалываясь по полной программе и чувствуя себя победителем, он (Драйзер), пресытившись этим зрелищем, теряет всякое уважение к этому человеку. Прерывает его резкой репликой, и на этом "спектакль" заканчивается. Мстить Достоевскому после всего увиденного Драйзер уже не будет — противно связываться! Крайняя степень падения в поведении Достоевского подействует на Драйзера как сигнал "лежачего не бить", — до того омерзительным, ничтожным и жалким существом он в этот момент ему покажется. После всего этого Драйзер не позволит себе о него руки марать, — презрение и отвращение к нему он будет испытывать ещё очень долго.

Отношения Драйзера с Достоевским на этом будут разорваны и абсолютно прекращены. Какое - то время Достоевский будет ждать, что Драйзер придёт к нему извиняться. Будет рассказывать о нём их некогда общим друзьям: "Видел его вчера в фойе театра. В антракте он стоял неподалёку и должно быть тоже меня видел. Но не подошёл ко мне, не поздоровался, не извинился. Не знаю, как это объяснить…"

А объяснить всё это можно очень просто: для Драйзера этот человек больше не существует. И что бы ни случилось с ним впредь, Драйзера это уже волновать ни в коей мере не будет. В этом жёстком и окончательном разрыве отношений и заключается его месть: Драйзер знает, что Достоевский в нём будет остро нуждаться, но помощи и поддержки его теперь будет лишён.

Достоевский это тоже предвидит и переживает их разрыв очень болезненно. Как этик и деклатим он очень тяжело переживает потерю устоявшихся и привычных для него отношений. Связи с близкими и дорогими ему людьми рвать не любит. Как деклатим, а тем более этик, Достоевский любые потери на этическом фронте переживает очень болезненно.

При этом испытывает жесточайшее чувство вины, которое теперь уже с него некому будет снять, — никто ему не скажет: "Это я виноват! Я сам первый должен был бы к тебе прийти и попросить у тебя прощенья, за то, что так резко тебя от себя отдалил, не захотел поделиться с тобой своими чувствами, мыслями, ощущениями. Не захотел одарить тебя своей заботой, своей дружбой, любовью, поддержкой. Не разглядел и не понял, как остро ты во всём этом нуждаешься. А вместо этого выставил вперёд свои колючки и оттолкнул тебя очень далеко! Ты даже не представляешь, как я теперь сожалею об этом, как хочу искупить перед тобой свою вину!"

Разумеется, Драйзеру и в голову не придёт прийти и высказать Достоевскому всё это, — не рискнёт допустить, чтобы тот во второй раз попытался проникнуть в тайники его сокровенных мыслей, чувств, ощущений. Как решительный - сенсорик - квестим Драйзер этого никому позволить не может. Свои мысли он держит глубоко в себе, а его чувства и ощущения — тайна за семью печатями даже для него самого, — ящик Пандоры, который он даже для себя не открывает, а не то, что для какого - то ушлого, любознательного, мало знакомого ему человека, который, пытаясь проскользнуть прямиком ему душу, слишком быстро и слишком бесцеремонно размывает границы своего и чужого психологического пространства.

Достоевский только тогда уже понимает, что допустил непоправимую бестактность, когда Драйзер отстраняет его от себя, — то есть, слишком поздно. И желая приглушить в себе чувство вины или перенести её на чужую голову, Достоевский начинает Драйзеру мстить за нанесённую ему обиду. Это Драйзер, по его мнению, был слишком резок с ним, холоден, чёрств и неделикатен, говорил на повышенных тонах (чего Достоевский не любит и никому не позволяет), а значит пытался его этим унизить. А это уже прецедент для того, чтобы начать Драйзеру мстить — поучить его уму - разуму, преподать урок вежливости…

Поначалу как достойного себе противника Драйзер Достоевского не воспринимает. Недооценивает и всей меры опасности своей ссоры с ним. И осознавать её начинает только тогда, когда замечает, как стремительно сокращается число друзей в его окружении. Когда видит, как образуется вокруг него зона отчуждения и непонимания, по другую сторону которой то и дело шустрит и больше всех суетится этот милый и безобидный, на первый взгляд, человек, — так отчаянно нуждающийся в помощи и заботе окружающих (или хотя бы в опеке одного заботливого человека), что готов натравить целый мир на любого, кто обидит его недоверием, отдалит от себя и откажет в столь необходимой ему помощи и поддержке.

Драйзеру многое не нравится в Достоевском. Внушает опасение его навязчивость, беспринципное лицемерие и конформность (свойственные Достоевскому как деклатиму, дельта - интуиту, этику). Настораживает его способность слишком быстро сближаться с людьми, втираться в доверие к ним, создавать из их числа свою "свиту" ("группу поддержки"), растворяться в ней, становиться единым с ней целым, неизменно утверждать в ней своё лидерство (это ведь его "свита"!), направлять её на расширение сферы своего влияния, обрушивать всю её мощь то на одного, то на другого обидевшего его человека и создавать вокруг него "зону отчуждения", перетягивая на свою сторону людей из его близкого окружения.

— Мера защиты здесь явно преувеличена, — замечает Читатель. — Всё это больше похоже на стрельбу из пушки по воробью…
— Так ведь и страхи здесь тоже преувеличены! Недаром же говорят: "у страха глаза велики", а тем более, если этот страх ощущает человек, привыкший считать себя слабым и беззащитным (-ч.с.4).

20. Драйзер — Достоевский. Отношения демократа и аристократа
Одна из причин двойственности — двухмерности, двустандартности — этики отношений Достоевского в её иерархичности (признак аристократизма). Достоевскому трудно претендовать на две социальные роли, в соответствии с которыми он — с одной стороны старается быть самым главным, влиятельным и самым незаменимым человеком в системе. С другой стороны — самым опекаемым и самым защищённым.

Претендуя на роль доминанта системы, Достоевский присваивает себе его права, льготы и полномочия, которые тут же и реализует самыми строгими и суровыми методами: навязывает своим домочадцам завышенные обязательства, требует от них беспредельных уступок и беспрекословного подчинения, подавляет и терроризирует их жестокими запретами и ограничениями.

Претендуя на роль самого защищённого и самого опекаемого человека в системе, Достоевский разыгрывает роль изнеженного инфанта, присваивает себе все права и привилегии самого слабого, постоянно нуждающегося в моральной и социальной поддержке человека.

При все условиях он старается сохранить за собой все права и привилегии как самого сильного, защищённого, так и самого слабого, незащищённого звена этой социальной системы. По его творческой ДЕКЛАТИМНОЙ интуиции потенциальных возможностей (-ч.и.2), Достоевскому удаётся в системе быть одновременно на двух, самых привилегированных (в его понимании) позициях — самой верхней и самой нижней. И в обоих случаях от этих внезапных диаметрально противоположных перемещений ВЫИГРЫВАТЬ, нарабатывать, накапливать льготы привилегии по всем фактическим показателям, пользуясь преимуществами то одной, то другой роли, меняя их в зависимости от обстоятельств по своему усмотрению. (Такая "магия перевёртышей" деклатимной модели).

В выборе своего места в системе Достоевскому трудно прийти к окончательному решению: хочется присваивать преимущества всех самых привилегированных слоёв иерархии, что он и стремится делать по мере сил и возможностей. Одновременно с этим ему приходится и подавлять сопротивление остальных членов системы — реальных её доминантов, субдоминантов, инфантов, на чьи права, привилегии, льготы Достоевский реально фактически претендует, — всеми правдами, и в шутку и всерьёз, поминутно меняя и роли и ипостаси. И аргументируя свои посягательства на чужие права и привилегии только одной фразой: "Мне можно, тебе нельзя".

Пользуясь этим приёмом, Достоевский из любых отношений (+б.э.1) и соотношений (+б.л.3) может извлечь для себя выгоду в моральном, материальном, этическом, иерархическом, волевом или возможностном плане. Компасом для него будет изобретательная альтернативная интуиция потенциальных возможностей (-ч.и.2). Флагом и знаменем — программная этика отношений (+б.э.1), позволяющая ему в любом случае претендовать на моральное превосходство (даже если по сути он позволяет себе аморальный поступок), и оставаться "на высоте".

Мнительность и обидчивость — обычные для него (как для аристократа - гуманитария) позволяют ему удерживать за собой привилегированные позиции там, где по правилам других соотношений (по всем остальным аспектам) он не имеет на это права. Как не имеет права уходить от ответа или ответственности, претендуя на роль лидера и доминанта системы; не имеет права претендовать на опеку и помощь, заявляя о своей немощи, если жестоко терроризирует своих близких с позиции силы.

В отношениях с Драйзером эти противоречия выявляются довольно быстро. Драйзер подмечает их по своей контактной, ролевой логике соотношений. И его в принципе возмущает такая позиция: почему одному (Достоевскому) достаётся всё только самое лучшее, другому — то, что останется. Почему один должен видеть только праздничную сторону этой жизни, а другие — терпеть её изнанку. Не удивительно, после этого, что в ослеплении своим розово - рафинированным мировосприятием, Достоевский не соглашается с тем, что у этой светлой, праздничной стороны жизни есть ещё и будничная, теневая. И уж ни коим образом не соглашается на этой мрачной и теневой стороне жить, поэтому время от времени разыгрывает роль "жертвы чужих притеснений", претерпевшей достаточно на этом свете и неспособной вмещать в себя ещё и другие страдания.

Это опасное совмещение двух противоположных ролей — "доминанта системы" и роли "парии" — жертвы собственной скромности, уступчивости, смирения и долготерпения, заставляет ЭИИ, Достоевского периодически нарушать правила игры то одной, то другой роли. Одновременно с этим он ощущает потерю доверия к одной, а то и к двум своим ипостасям. В итоге противоречия становятся всё более явными. (Тут даже ребёнку становится ясно, что кто - то плутует: если он (ЭИИ, Достоевский) — пария и последний человек в этой системе, значит он в ней не первый — не самый главный, — не доминант. А если он — доминант и самый главный человек в этом доме, значит не имеет права жаловаться на то, что его обижают.).

Драйзер, наблюдая это противоречие, ни одной из ипостасей ЭИИ (Достоевского) не верит. Доминанта и лидера в нём он не видит. Видит в нём жертву собственной мнительности, чему сострадать тоже не может: если человеку нравиться себя изводить в укор своим близким, значит надо близких от него защищать, а не наоборот. Что он и делает. И этим навлекает на себя гнев Достоевского, потому что ломает ему всю игру.

Доминирования Достоевского над собой Драйзер тоже не признаёт. (Он вообще не признаёт над собой ничьей власти (кроме Воли Всевышнего). В армии, в системных отношениях из-за этого чувствует себя дискомфортно, что и на службе, и на карьере его отражается.).

В смирение, кротость, уступчивость Достоевского Драйзер тоже по большому счёту не вери;т, поминутно сталкиваясь с его упорным и яростным сопротивлением (по любому, предложенному Драйзером поводу), с его жесточайшими волевыми протестами, с продолжительными, глухими бойкотами (которые иначе как саботажем не назовёшь), с частыми вспышками агрессивности (которые конечно же вызваны нежеланием Драйзера подчиниться воле Достоевского и признать в нём лидера).

К угрозам, истерикам Достоевского Драйзер относится с кажущимся безразличием, — старается их переждать и перетерпеть, как непогоду, надеясь, что тот скоро устанет, от собственной взвинченности — покричит, выпустит пары, успокоится, тогда можно будет с ним и поговорить.

Хотя, конечно, и разговаривать с ним после всего пережитого, Драйзер тоже не всегда может: всё то, что он видит и претерпевает от этого человека, его глубоко угнетает, подавляет, выматывает. Шокирует само осознание того, что человек, чуть ли не во всеуслышанье объявляющий себя праведником, заявляя о своей скромности, чуткости, доброте и смирении, может так деспотично и так жестоко обращаться со своими близкими, бесцеремонно манипулируя ими, распоряжаясь их волей, их действиями, их судьбой, терроризируя их упрёками, истериками, стараясь вызвать у них непреходящее чувство вины, переадресовывает на них свою агрессию, срывает на них своё раздражение, опутывает множеством трудно выполнимых обещаний и обязательств и жесточайшим образом контролирует их выполнение, навязывает свою волю, свои взгляды, вкусы, привычки, ставит их в зависимые и тупиковые ситуации, сковывая множеством моральных и возможностных запретов и ограничений. И при этом постоянно, лукавит, лицемерит, блефует, плутует, стараясь представить свои поступки и действия в самом выгодном. И после всего этого ещё берётся объявлять себя праведником.

В свете всего этого, Драйзер не может воспринимать претензии и наставления Достоевского всерьёз. Его разглагольствования по поводу совести (которую "тоже надо иметь") — вообще пропускает мимо ушей: "О совести это вы лучше себе скажите!" — вспоминается реплика из популярного фильма.

В конечном итоге Драйзер начинает игнорировать требования Достоевского, равно как и другие попытки повлиять него. Достоевский всеми силами пытается вернуть себе былое влияние. И дело тут не только в принципе, и не в субординации отношений, а в ощущении элементарной их безопасности для Достоевского. Достоевский начинает бояться Драйзера, потому и пытается подавить его сопротивление, подчинить о своей воле, взять под контроль, вернуть на прежнее, унизительно подчинённое, и одновременно с этим, — двусмысленное и неопределённое место в системе.

Не в силах терпеть это, Драйзер разрывает свои с ним отношения, даже если этот человек — очень близкий его родственник.

Для Драйзера нет ничего хуже, чем пожизненно терпеть диктат или психологический террор кого бы то ни было (в том числе и Достоевского). Стараясь избежать этого, предпочитает не попадать в те условия, при которых мог бы стать пожизненно зависим от его воли (по этой причине очень неохотно и настороженно с ним сближает дистанцию).

Как программный этик и интуит Достоевский, разумеется, понимает всю непрочность и недолговременность этих связей. Но как деклатим и аристократ, отмечая многие достоинства Драйзера и отслеживая определённую пользу и выгоду своих с ним отношений, он постарается всеми силами удержать его возле себя Поэтому будет пытаться опутать его какими - то сложными неоднозначными связями и отношениями, обременительными моральными обязательствами, на выполнении которых будет настаивать. В случае отступления от обязательств или невыполнения их должным образом, будет навязывать Драйзеру комплекс вины.

Часть V

21. Драйзер в подчинении у Достоевского
Из - за преувеличенных страхов перед теми, кто сильнее его, из - за ощущения своей слабости и незащищённости перед ними, Достоевский часто "заболевает" разного рода фобиями и расстройствами на нервной почве. Со свойственной ему (как этику - интуиту) мнительностью и обидчивостью находит себе поводы для новых беспокойств. Придумывает себе причины для новых страхов и опасений, сетует на них, рассказывая о них другим так часто, что из воображаемых объектов они превращаются в реальные, обрастают множеством вполне правдоподобных деталей, в каждой из которых он усматривает для себя новую опасность, повод для новых обид, страхов и беспокойств. Раздувает свою мнительность и обидчивость до предела и обрушивает потоком претензий и обвинений на голову кого - нибудь из окружающих его людей, упрекая их в недостаточной чуткости, в неделикатности, в безучастном и невнимательном отношении к его состоянию и возможным его тяжёлым последствиям.

Драйзер, попадая в зону страхов такого мнительного и обидчивого Достоевского либо выступает в роли главного раздражителя (если привыкает к его постоянным истерикам и перестаёт на них реагировать), либо становится постоянной сиделкой при истеричном и взвинченном Достоевском, который, желая продлить его опеку как можно дольше, всё никак не избавится от своих навязчивых страхов, культивируя их и подсаживаясь на свои тревожные ощущения, как на наркотик. Прекрасно понимая, что стоит ему только отказаться от них, заявить о своём выздоровлении и о способности обходиться без посторонней помощи, как он тут же будет покинут и отринут всем своим окружением, которое наконец - то сможет вздохнуть спокойно и заняться своими делами. Момент выздоровления Достоевского (день избавления от его страхов, истерик, страданий) станет для них светлым праздником, которого так долго и так терпеливо ждут.

Зная это и чувствуя свою вину перед ними, Достоевский изводит их новыми упрёками, особенно если видит, что их силы и терпение истощаются, — когда чувствует, что его скоро переведут на интенсивную терапию, когда начинает предполагать, что в его болезнь по большому счёту уже никто не верит, когда все вокруг уже начинают уговаривать его собраться с силами, взять себя в руки и поскорее выздороветь.

Достоевскому дорого приходится расплачиваться за стремление получать всё лучшее, из того, что ему могут дать, — за попытку удерживать в подчинении своих близких, за необходимость "делать хорошую мину при плохой игре" — носить маску кротости и смирения, накапливая в себе ненависть и раздражение, вызванное разочарованием окружающей его реальностью, неприглядные стороны который пробиваются к нему даже сквозь "розовые очки". Достоевский вынужден разряжать всю эту негативную энергию, выплёскивая её на кого - либо из своих близких — переадресовывает на них свою агрессию, считая, что по степени родства они обязаны ему всё прощать, любить, терпеть и воспринимать его таким, каков он есть.

Драйзер не вписывается в эту схему, хотя иногда добровольно или вынужденно ему приходится попадать в такие условия и становиться буфером между Достоевским и окружающим его миром. И тогда уже ему приходится принимать на себя "удары" столь шокирующих ЭИИ, Достоевского разочарований, смягчать и сглаживать их для него, "работать громоотводом" всех накопившихся в нём негативных эмоций, аккумулировать в себе его злую энергию, или проводить её через себя, перенося её и разряжая в какой - то другой объект.

Драйзер по неопытности и по наивности может дольше других оставаться в этой мучительной для него роли. Поощряя в нём эту самоотверженность, взывая к его чуткости, милосердию и состраданию, Достоевский заставляет его бесконечно долго, добровольно и в полную силу "работать на отдачу".

Этой теме и подробному описанию этих отношений посвящены два великих произведения художественной литературы.

Первое, — блистательный роман Стефана Цвейга "Нетерпение сердца" (иногда его название переводится как "Смятение чувств"). Главный герой — ЭСИ, Драйзер, — молодой гвардейский офицер, командир гусарского полка попадает в моральную и психологическую зависимость от безнадёжно больной и безнадёжно влюблённой в него молодой девушки (ЭИИ, Достоевский), — дочери богатого и влиятельного банкира. Запутавшись в этих отношениях, бравый гусар становится для неё чем - то вроде няньки, сиделки, компаньонки, домашнего психотерапевта. Одновременно со всем этим, он работает и кем - то вроде мальчика по вызову: чуть только он заканчивает свои дневные военные учения, как за ним тут же присылают в полк, требуя, чтобы он немедленно явился к той девушке засвидетельствовать ей своё почтение, провести с ней ещё один вечер, утешить её, успокоить, развеять её страхи, сомнения, тревожное настроение. И так продолжается изо дня в день на протяжении многих месяцев. Товарищи по службе над ним смеются, считают, что он готов жениться на больной барышне, лишь бы только заполучить её приданое. С товарищами он разбирается без особых трудов, дуэли он не боится. Куда страшней для него истерики больной девушки, которые начинаются всякий раз, стоит только ему задержаться где - нибудь на учениях и опоздать к ней на встречу. Что же до слухов о его женитьбе, то они сильно преувеличены: она бы и рада выйти за него замуж, да он не решается на этот шаг, — не может позволить себе жениться на ней ни из жалости, ни по расчёту. Не может на это пойти — ни физически, ни морально. Он терпеливо несёт свою вахту, продолжая изо дня в день работать сиделкой при этой девушке и не знает, как расторгнуть эти отношения, не унизив ни её, ни своего достоинства. Её лечащий врач уговаривает его в целях скорейшего выздоровления девушки попытаться разыграть перед ней роль влюблённого. Очень неохотно он соглашается на эту уступку, а потом проклинает себя за все её последствия: разыграть роль влюблённого ему так и не удалось. Девушка сумела вывести его на откровенность и определить его истинное отношение к ней: при всём многообразии добрых и искренних чувств, основанных на нежности и сострадании, он не смог заставить себя полюбить её как женщину. Чувствуя себя разоблачённым и понимая, что не смог выполнить свою миссию по отношению к ней, — не смог совершить того чуда, о котором говорил ему доктор, — не смог вернуть ей здоровье и силы, молодой человек вспоминает о своём служебном долге и подаёт прошение о переводе в другой город и другой гарнизон. Приказ об этом отдают и почти сразу же отменяют по требованию девушки и по просьбе её влиятельных родственников. Парень видит, что другого выхода нет, — он теперь вынужден продолжать свою миссию возле этой бедняжки, работая при ней нянькой, гувернанткой, сиделкой. Будущее представляется ему чудовищно бесперспективным: вот так и будет он год за годом сидеть возле этой больной и ничем другим в этом гарнизоне ему заниматься уже не позволят. В этой безвыходной ситуации он чувствует себя совершенно ужасно (получает "удар" по квадровому комплексу "связанных рук" и по т.н.с.(+ч.и.4) — интуиции потенциальных возможностей ). Теперь уже притворяться влюблённым у него нет ни сил, ни желания. Всё это заканчивается для них обоих трагически: отчаявшись вызвать у него ответное чувство, девушка кончает свою жизнь суицидом прямо у него на глазах. Молодой человек, потрясённый увиденным, вернувшись в казарму пытается застрелиться. Но совершить задуманное не успевает, — новое обстоятельство вносит свои коррективы в его судьбу: началась Первая Мировая Война и он со своим полком должен отбыть в зону военных действий. Известие об этом он воспринимает с радостью: наконец - то появилась возможность достойно свести счёты с жизнью! С войны он возвращается прославленным и многократно награждённым героем, но жизнь по-прежнему представляет для него нестерпимую пытку. Он по - прежнему испытывает жестокие муки от чувства вины перед этой девушкой, страдает от того, что вернулся с войны живым и не смог искупить свою вину перед ней кровью.

Другое произведение (почти на ту же тему) — "Ночь нежна" Ф.С. Фицджеральда. Молодой психиатр (ЭСИ, Драйзер) становится мужем искренне влюблённой в него, но капризной и взбалмошной барышни (ЭИИ, Достоевский), истеричной и подверженной приступам депрессии, — дочери очень богатых родителей. По условиям брачного договора молодой муж наряду со своими супружескими обязанностями должен выполнять ещё и профессиональные, — обязан глушить истерики своей жены, должен оказывать ей моральную и врачебную помощь, работать при ней нянькой, сиделкой, санитаром, личным психоаналитиком, а главное, — бессменным "громоотводом", всегда готовым помочь ей разрядиться эмоционально, готовым принять на себя все её "громовые удары", аккумулировать в себе всю её негативную и злую энергию. Довольно долгое время выносливый и терпеливый супруг успешно справляется со всеми этими обязанностями. Не забывает и о профессиональной своей работе: проводит научные исследования в престижной клинике, занимается врачебной практикой. Но постепенно, угождая прихотям своей жены, он начинает увязать в пустой, бессмысленной и праздной светской жизни, чувствуя, как она опустошает его физически и морально. Теперь уже на прежнюю исследовательскую работу и врачебную практику времени не остаётся. И это обстоятельство начинает его всё больше угнетать и подавлять. Ощущая себя пустым придатком чьей - то чужой, бессмысленной и праздной жизни, устав быть заложником этой мучительной и унизительной для него ситуации, он, сам того не замечая, начинает глушить своё отчаяние алкоголем. Присутствуя на семейных банкетах и светских раутах он всё больше увеличивает дозу спиртного. Заметив однажды, что его силы предельно истощены и как "аккумулятор" её злой энергии он уже работать не может, его жена чудесным образом "выздоравливает". Наслаждаясь своим физическим и моральным превосходством над ним (теперь она здорова, а он — больной) она безжалостно унижает его. В предвкушении романтических приключений новой, свободной жизни, она разводится с ним, оставляя его без средств к существованию, без работы, без связей, без гроша в кармане, выходит замуж за первого же пляжного жиголо, встретившегося на её пути, и уезжает с ним в свадебное путешествие на модный курорт. Тогда как её бывший муж автостопом (на большее у него денег нет) отправляется в далёкую, глухую провинцию, надеясь там получить работу в какой - нибудь захолустной больнице.

Драйзер не способен работать сиделкой и нянькой у изнеженно - истеричных и инфантильных людей. Не может слишком долго испытывать к ним любовь, доверие, сострадание. А главное, — не может испытывать к ним уважение: он глубоко презирает людей, спекулирующих на своей мнимой слабости.

Но Драйзеру свойственно переоценивать свои возможности (+ч.и.4), а ЭИИ, Достоевский этим пользуется. Жестоко манипулирует им по своей творческой интуиции потенциальных возможностей (-ч.и.2 — +ч.и.4) и бесконечно долго удерживает в зависимом и подчинённом положении. В стремлении морально доминировать над ним берёт на себя роль этического наставника. Апеллируя к его состраданию, вызывает в нём встречную (теперь уже альтруистическую) инициативу, морально стимулирует её, поддерживает и поощряет.

22. Достоевский — Драйзер. Занятие благотворительностью
Как и любой дельта - квадрал, Достоевский с большим уважением будет относиться к разносторонней одарённости Драйзера, к его стремлению открывать в себе новые таланты, максимально развивать их и реализовывать свой творческий потенциал.

Достоевскому будет импонировать творческая щедрость и расточительность Драйзера, его готовность одарить плодами своего творчества всех и каждого. Все эти качества Достоевский в нём очень быстро подметит, будет их поощрять, развивать, культивировать, оставляя за собой право первым пользоваться результатами его труда. Если продукция его творчества уникальна и представляет собой высокую художественную ценность, Достоевский найдёт способ выгодно распорядиться ею.

Если Драйзер занимается изобразительным творчеством, его лучшие работы будут отобраны для какой - нибудь благотворительной выставки. Если он профессионально занимается музыкой, его будут привлекать к участию в благотворительных концертах, на которых подолгу — иногда месяцами, годами, — будут заставлять работать бесплатно: "за спасибо" — для ощущения морального удовлетворения от осознания сделанного им доброго дела. Или "ради рекламы", — для того, чтобы о нём узнали, услышали, не позволили ему зарыть таланты в землю.

Вне зависимости от того, работает ли он на профессиональном уровне или на любительском, вокруг него постоянно снуют распорядители этих мероприятий — представительницы ТИМа ЭИИ (Достоевский), активистки различных благотворительных организаций. Иногда это скромные и неприметные дамы неопределённого социального положения, возраста и рода занятий. Иногда (и это чаще всего) — респектабельные, импозантные дамы- благотворительницы, чрезвычайно строгие, чопорные, с холодно - надменным выражением лица. Разговаривают они со своими "подопечными" — теми, кого ангажируют для своих мероприятий, — тоже очень холодно: эмоционально сдержанно, высокомерным тоном, как бы нехотя и очень немногословно. Смотрят на них свысока, из - под полуопущенных век. Здороваются с ними тоже нехотя, — протягивая два пальца для рукопожатия.

Эти дамы всегда ставят очень строгие условия и никакого материального вознаграждения не предлагают: моральное удовлетворение — единственная награда, которую, по их мнению, должен получать от благотворительной деятельности настоящий артист, даже если он сам ещё новый в этой стране и в этом городе человек и отчаянно нуждается в постоянной работе и твёрдом заработке (на что, как правило, ни художники, ни артисты по прибытии в другую страну ещё очень долго не могут рассчитывать).

Глубокая (непрошибаемая!) уверенность в том, что творческий человек при желании всегда может для себя создать огромное количество художественных произведений и этим заработать себе на жизнь, сдерживает альтруистические порывы этих благотворительниц).

Исходя из этих соображений, они всеми силами борются с "меркантильностью" своих творческих работников. Жёстким и непреклонным тоном навязывают им до такой степени невыгодные условия, что иначе как грабительскими их не назовёшь.

Впервые будущий альтруист встречается с ними в каком - нибудь центре абсорбции для эмигрантов — в специально оборудованном для них общежитии, или в гостинице, отслужившей свой век и ставшей временным их убежищем. В холлах этих гостиниц и появляются эти импозантные дамы. Наспех организуют "приём по личным вопросам", — где - нибудь тут же за столиком пристраиваются с чашкой чая, записной книжкой, блокнотом и карандашом. И с безучастным, скучающим видом выслушивают просьбы и жалобы посетителей. Тратят на каждого не больше 5 — 7 минут. Делают пометки в своей записной книжке (чёрточку проведут, галочку чиркнут). С представителями творческих профессий беседуют обстоятельно, записывают их координаты и обещают что - нибудь для них подобрать.

Творческим работникам, взятым на заметку, они потом иногда звонят и предлагают участвовать в благотворительной акции. Оплату не предлагают. Рекомендуют сделать это ради рекламы — с тем, чтобы о них больше узнали, познакомились с их творчеством, а там — как знать! — может быть кто - нибудь в будущем и предложит им высокооплачиваемую работу.

Многие соглашаются на эти условия (и попадаются на эту удочку), а потом день за днём, месяц за месяцем работают "за спасибо". И так продолжается год, другой, третий. На один платный ангажемент приходится пять - шесть бесплатных. О достойной оплате труда, или даже о минимально приемлемом вознаграждении дамы - благотворительницы и слышать не хотят: "Какие деньги?! Зачем им деньги? Им государство помогает! Обеспечивает денежным пособием и жильём. Что им ещё надо?! Пусть для других тоже что-нибудь сделают!".

И человек продолжает работать "на рекламу". Вот так разрекламирует себя как альтруиста, способного сколь угодно долго работать "за спасибо", а потом уже не может отбиться от всех желающих бесплатно использовать его труд. Каждый навязывает ему свои условия — одно хуже другого. Вплоть до того, что даже заставляют его тратить свои деньги на оплату всех расходов его благотворительной акции, — на гастрольную поездку в другой город, на оплату репетиционных часов с аккомпаниатором, на проезд аккомпаниатора в оба конца и на его работу в концерте. И всё это за счёт исполнителя, из его кармана, который давно пуст и в котором гуляет ветер.

Проходит ещё какое - то время, прежде чем он начинает понимать, что своей уступчивостью он не только губит себя, свою карьеру, судьбу, но и сводит к абсолютному минимуму расценки на профессиональном рынке труда. Теперь уже специалистам его квалификации никто и никогда сколь - нибудь приемлемого вознаграждения не предложит.

Тогда только он начинает понимать, ЧТО собой представляет их хвалёная благотворительность: за ней стоит самая обыкновенная алчность, корысть, расчёт, выгода, лицемерие, ханжество и жесточайшая эксплуатация чужого труда, прикрытая спекулятивными фразами. Понимает, что теперь из- за его податливости и уступчивости многие музыканты (артисты, художники) останутся без средств к существованию. (А зачем им платить, если можно заставить их работать бесплатно?). Теперь они должны будут либо сменить профессию на более востребованную, либо пойти на улицу и за мизерную плату с утра до вечера развлекать толпу.

Узнав, что кто-то из их бывших "безотказных работников", устав от обид, нищеты и отчаяния, решил поменять профессию на более востребованную и за неимением средств, сил и времени вынужден отказаться от любимой работы даже в рамках обычного хобби, дамы - благотворительницы, изображая растерянность, пожимают плечами и разводят руками, давая понять, что к выбору этих людей, к их отказу от свободного творчества они отношения не имеют.

На таких активисток - благотворительниц Драйзер, по простоте душевной и по свойственной ему творческой щедрости, попадает довольно часто. Но с предложенными условиями как правило не смиряется, — старается сразу же выходить на какие - то перспективные и более престижные уровни.

Импозантные дамы - благотворительницы иногда пытаются ему в это "помочь", передавая его по очереди, по цепочке, из рук - в руки своим сподвижницам - активисткам, заставляя работать на всё тех же не выгодных для него условиях.

О том, что их связывает круговая порука, и по всей цепочке они выставляются одинаковые и неизменные для всех условия, Драйзер не узнаёт даже в самую последнюю очередь. Он мучается страхом неизвестности, ощущением безысходности и тупика, необходимостью сделать чрезвычайно трудный и мучительный выбор (что для него крайне сложно, если он в своей творческой профессии работает по призванию и променять её ни на что другое не может).

Ему кажется, что его пускают всё по тому же замкнутому кругу. Он безуспешно пытается разорвать этот заколдованный круг, пробует повлиять на своих "благодетельниц", настаивая на улучшении условий оплаты, но как и прежде наталкивается на их безучастное отношение к его проблемам, на их отчуждённость, высокомерие и неприязненно - холодный взгляд.

В конечном итоге они его заменяют кем-то из новых своих "подопечных", а ему дают понять, что его дальнейшая судьба, равно как и творческие планы, здесь уже никого не волнуют.

Социальное пособие и льготное жильё он к тому времени уже перестаёт получать, — отведённый на абсорбцию срок строго ограничен. И ему уже не остаётся ничего другого, как поменять любимую и некогда высокооплачиваемую профессию на нелюбимую, неквалифицированную, низкооплачиваемую, но очень востребованную: стройки, заводы и фабрики теперь его ждут.

И никто ему "кренделей небесных", — работы по призванию и по высокому тарифу — уже не обещает. Могут в качестве последнего луча надежды подкинуть очередную "наживку", — предложить подготовить в кратчайший срок две - три сольные программы, по два отделения в каждой, якобы для будущего ангажемента, который возможно будет ему предложен в том случае, если его программы понравятся.

"Вы нам подготовьте что-нибудь новенькое к ближайшему фестивалю. И сделайте для каждого фестивального дня отдельную тематическую программу. Часа на полтора - два. А мы там подумаем, посмотрим, решим…" — говорят ему.

На деле всё это оборачивается для него очередной "обманкой": его опять заставляют работать для рекламы и пускают всё по тому же замкнутому кругу, каждый раз обнадёживают, а потом придумывают отговорку для того, чтобы не платить. И так продолжается до тех пор, пока не приходит время заменять и эти концертные программы чем-то другим. А долги его к тому времени достигают астрономических размеров. Концертные костюмы и инструменты изнашиваются и приходят в такое состояние, что благотворители уже отказываются его приглашать в приличное общество, цинично намекая на то, что с этаким реквизитом ему пристойней на улице выступать, — там он будет выглядеть соответствующе, да и денег заработает больше.

Приличные уличные музыканты тоже получают предложение участвовать в благотворительных акциях. Подойдёт на улице к музыканту этакая импозантная дама, и не глядя ему в глаза, с намеренно безучастным видом предлагает ему за приличное вознаграждение выступить на ближайшем благотворительном вечере. Вознаграждение оказывается до крайности неприличным: после вечера соберут со всех столов остатки "угощения" (сухого печенья и крекеров), и отдают их музыканту с обиженным выражением лица: эта снедь могла бы им в следующий раз пригодиться.

Если музыкант будет настаивать на оплате, могут утешения ради подкинуть ему чек на тридцать или пятьдесят долларов. Подают так, словно от себя отрывают — и всё с тем же холодным и неприязненным выражением. Обиду не скрывают: "Музыкант на благотворительном вечере должен либо бесплатно, либо за символическую плату работать — на то он и благотворитель! Тридцать долларов для него — уже много!" И тут же спрашивают, не согласиться ли он выступить с этой программой и в следующий раз.

Артист прикидывает, сколько денег он смог бы заработать за то же время на улице и впредь зарекается выступать на этих благотворительных вечерах.

— Для каких бедолаг устраивают эти вечера?

— Невзрачные, малоприметные особы неопределённого положения и возраста (ЭИИ, Достоевский — представителей других ТИМов среди устроителей благотворительных акций видеть не приходилось) устраивают такие акции для самого скромного контингента. Проводят их в богоугодных учреждениях — в больницах для бедных, в сиротских приютах, в домах престарелых.

Благотворительницы "высшего звена" — респектабельные, импозантные дамы —устраивают такие вечера для людей своего круга. Неимущих и страждущих бедолаг они и на порог своего дома не пустят (за исключением самих музыкантов). А своих друзей иногда развлекают такими концертами, по окончании которых собирают чеки с пожертвованиями на благотворительность. На собранные средства они создают новые филиалы своих организаций, расширяют сферу их деятельности и влияния.

23. Драйзер об "избыточной" этике отношений Достоевского
С точки зрения квестима - Драйзера этике Достоевского не хватает демократичной "золотой середины". Потому, что… Вот спросите у Драйзера, что он, по большому счёту, думает об этике отношений Достоевского? Вот, поезжайте и спросите… А думает он вот, что: какая может быть этика отношений в иерархической квадре? — где все подавляют и подчиняют друг друга, вытесняют в нижние слои иерархии, создают себе контингент "обиженных и униженных", а потом вспоминают, что он у них есть, обсуждают прилюдно их страдания, смакуют, как самую пряную и щекотливую тему. Подают на банкетах как изысканный деликатес на фарфоровом блюде: рассказывают о своих благодеяниях, кто и что хорошего, для кого сделал. Организуют клубы "по интересам" вокруг этой темы для изысканных и благополучных счастливцев. Развлекаются ею в сытом и весёлом своём мещанском самодовольстве, потому что она позволяет им полнее ощутить своё слепое и сытое благополучие, позволяет насладиться им и полнее ценить то, что у них есть и щепотками от чего они предполагают поделиться. Выступают с этой темой с трибуны на своих конференциях, призывая всех остальных следовать их примеру и идти к обиженным, идти к униженным, оставив свои теплые и просторные хоромы для кого - то другого. Выставляют эту тему, как ценный лот на престижном аукционе, на социальных и политических "ярмарках тщеславия": кто большую цену за этот лот даст, тот и популярен, тому и власть, и карты в руки, и все субсидии. Да, что говорить, — все всё знают!..

Этика отношений четвёртой квадры — спекулятивная (востребовано реализующаяся на чужих несчастьях) — этика с перегибами то в сторону альтруизма, то в сторону деспотизма, то в сторону самобичевания, то в сторону мистики и социального мифотворчества, что, пожалуй, страшнее всего, потому что тогда удаётся "запудрить мозги" и запорошить глаза огромному (астрономически большому) количеству людей на протяжении бесконечно долгого (и необозримо далёкого) периода времени, исчисляющегося столетиями и тысячелетиями.

И хотя притягателен деклатим к деклатиму бывает именно этой сказочной, сенсорной и интуитивной избыточностью. В ней, в этой этике Достоевского есть сразу всё, что только можно желать. И истощать свои мнимо - реальные и виртуальные закрома этика отношений четвёртой квадры очень не хочет — боится растерять позитивный импульс, заставляющий её быть универсально щедрой, и не донести "подарки" до нужного адресата (такой вот — "Снеговик - Почтовик"). Поэтому, со своей стороны и Достоевский боится квестимной белой этики Драйзера. И принимает её только в виде покорной суггестии Штирлица (-б.э.5). Самого Драйзера и его белой этики Достоевский боится, как всякого, кого ему не удаётся к себе быстро расположить и приручить. Боится пронзительно - острого взгляда Драйзера, который, кажется, видит его насквозь, боится его скорой и жестокой расправы, поэтому и старается держаться от него подальше. Потому, что Драйзер беспощадно мстит каждому, кто пытается… — подумайте, какая наглость!.. — исказить параметры его этической программы, стараясь перестроить её на свой лад. Драйзер жестоко мстит каждому, кто пытается запорошить ему глаза "сахарной пудрой" своего мировоззрения. (И поделом! — не ломай аналитический инструментарий его программе!).

У Драйзера глаз — алмаз! И чистотой своего восприятия этического потенциала каждого человека, с которым сталкивает его жизнь, Драйзер дорожит и аналитический инструментарий своей программы (да, хотя бы тот же её реалистический негативизм) бережёт, как зеницу ока и никому не позволяет превращать себя ни в слепца, ни в слабоумного идиота, наблюдающего мир сквозь розовые очки. Драйзер существует за счёт своего прозрения, за счёт способности прозревать и заставлять прозревать других. Поэтому любая попытка исказить ему виденье означает убить его сразу и наповал. Если Драйзер не видит, он ничего не сможет сделать, — не сможет реализовать свой творческий потенциал ни в социуме, ни в соционе. А для него это — удар по квадровому комплексу "связанных рук". Поэтому он жесточайше мстит ослепляющим его своей этикой дельта - интуитам (и особенно, своему ревизору Гексли в ИТО обратной ревизии), пытаясь отвоевать назад "свои глаза", свой исконно непредвзятый взгляд на вещи, остаться без которого для него смерти подобно. Потому и не подпускает к себе на пушечный выстрел своего любимого "родственника" - Достоевского и очень радуется, когда тот исчезает из его поля зрения, перепуганный кажущейся неадекватной реакцией Драйзера на попытку его приручить и прикормить с руки при первом же учебно - профилактическом уроке показательного миротворчества и человеколюбия.

Для тотального умиротворения Драйзер — не совсем подходящая кандидатура. Драйзер — неподкупный и непоколебимый в своей непредвзятости страж (такова его миссия в соционе). Да к тому же — отчаянный рубака - воин, для которого нет ничего отрадней и слаще, чем с саблей наголо ринуться в самую гущу сражения. (Это же подтверждает и воинственный нрав донских казачек, умеющих держать своих мужей (лихих казаков) в узде и поколачивать их время от времени, чтобы не забывали женину руку, (как об этом хорошо было написано в повести Льва Толстого "Казаки".)

Драйзера умиротворять — только портить. И он сам это знает, поэтому старается держаться от Достоевского (равно, как и от других дельта - интуитов) подальше.

Но социону этика отношений Достоевского крайне необходима для образования гибких, пластичных и долговременных социальных и этических связей в межличностных и интертипных отношениях. Необходима для эволюции социумов и социона. Потому, что с одной только краеугольной, несгибаемо - жёсткой этикой отношений Драйзера социон развиваться не сможет: все отношения будут хрупкими, ломкими, жёсткими, неудобными, расхолаживающими, а потому и — недолговременными. Как это бывает при взаимодействии квестима с квестимом. Этика отношений Достоевского — мягче, теплее, комфортней, активизируется "заботливой", "собирательно-накопительной" сенсорикой ощущений (+О6) и в межличностных отношениях часто выступает как "утешительный приз" или как "праздничный вариант" — появляется, как добрый Санта - Клаус с полным мешком подарков "для послушных и добрых деток", рассказывает рождественские сказки, утешает и сладко убаюкивает в метель.

Как нам в нашей суровой и жестокой действительности обойтись без такой этики отношений? — этики добрых надежд, которые реализуются уже сегодня, этики ощущения доброго, светлого праздника, простого, семейного и уютного, всем доступного и делающего всех вокруг счастливыми. И какие бы "злые зимы" и продолжительные "ледниковые периоды" ни ожидали впереди человечество, нам без этой интуитивной и стратегической этики, реализуемой альтернативными и пусть даже мнимо- реальными потенциальными возможностями, их не пережить и не перезимовать…